Степан стоял и дивился: к чему он так делает? Ведь береза на своем месте стояла. И поле было ровное. А тут в середке озимого клина дерево установили. Да за такую березу-то, оставь ее, и от Манухина, и от директора, и от агронома был бы выговор. Метра три из-за березы земли зря пропало. А этот поставил. Потом еще раз перетаскивали деревце, потому что не та получилась даль, без леса.
Непонятно было Степану, какую такую красу тут углядел фотограф.
Видно, не только один он так делал.
Когда еще Даша работала в Лубяне, приезжали из города с телевидения снимать кино про лубянских людей. И Зотов насоветовал им взять Степана с дочерью.
Парни навезли всяких аппаратов, светильников, проводов.
Много раз киношники гоняли Дашку из трактора да обратно в трактор, в Доме культуры заставляли петь. А Степану сказали, чтоб в библиотеке книгу про трактора взял. Он выбирал-выбирал книжку, да, видно, не так все сделал, отменил съемщик библиотеку, говорит, на реке надо его снять.
— Рыбу ловите?
— Дак как, в молодости баловался, а теперь когда ловить?
Нашли у Степана удилишко, Сергей по отпускному делу года три назад ходил на Чисть, окунишек дергал.
— Вот в выходной вы на зорьке идете на Чисть, — растолковывал съемщик Степану. Мужик солидный, бас как у дьякона. Сразу понятно, знает, что делает.
Пошел Степан с удилишком и ведерком на реку. Люди глядят, смеются.
— Тебя, Степ, заставят еще на медведя с рогатиной идти, — зубоскалил Макин.
Сел Степан на берегу, леска спиралькой, начал червяка насаживать, а крючок оторжавел, сразу отлетел. И другой удочки нет. Да и с чего ей быть? В деревне у них рыбалка ли, охота ли всегда бездельным занятием считались, для лежебок.
Взмолился Степан:
— Отступились бы вы, парни, от меня.
— Ну чо тебя, остригут, што ли, — подбодрил Афоня Манухин.
У какого-то рыболова-отпускника выпросили телевизионщики удилище, дали Степану:
— Лови!
Видно, и тут он не больно ладно снимался: не оказалось этого в фильме, а муки Степан много принял.
А теперь вот эта береза. К чему делают люди то, чего нет?
Коля слов вначале не нашел. Видно, настолько казалось это ему простым. Засунул руку в бороду, так и стоял.
— Люди увидят у тебя эту карточку, скажут, наврано. Никакой березы там не стоит, — сказал Степан.
— Ох, миляга, — улыбнулся Коля и похлопал Степана по плечу, — это же обобщенный образ: русская природа! Лубянцы будут знать, что тут березы нет, а другим снимок понравится.
— Выходит, получится обман?
— Ну, вот ты как?! Это не обман.
Как ни бились Коля и Федор Иванович, не понял Степан.
— Поле-то будет как не наше, — сказал он.
— Но, ведь красиво? Чувствуется русская природа, весна, оживление.
— А шут с вами, — махнул рукой Степан. — Не моего ума дело! По-моему, без березы-то лучше было, каждый бы наше поле узнал.
Федор Иванович руками всплескивал, головой крутил:
— Да это ведь искусство, Степан Никитич. Березы-то не было, просто конкретное поле, а береза появилась — это уже художественное произведение, потому что тут фотограф-художник свою фантазию, воображение проявил. — И посмотрел на сына: правильно ли, мол, Коля, я пояснил?
Тот кивнул головой:
— Примерно так.
А Степану было стыдно: не понял он этого. Теперь береза на опушке валяется, пожелтела вся, лист скукожился. Надо хоть изрубить на колья, что ли, а то все время напоминать станет о том, что он ее загубил.
Много где побывал Коля. И Нинку снимал. Только почему-то не на ферме, а около прясла. Манухина так, наоборот, в коровнике. Потом пришли от него снимки. Большие, на фанере. Развесили их в Доме культуры. И вправду ведь, хорошо та береза вышла. И Степан на одной фотографии есть. Задрал голову, в небо смотрит, улыбается. А чего смотрит? Вроде и не глядел он так. И написано: «Дождя надо».
За весь май ни одного дождика не перепадало, а тут облака, облака на небе. И будто надвигающемуся дождю он на фотографии радуется. Есть у Степана сомнение: небо-то Коля, поди, другое подставил, так же как березу средь озимого поля. Для художества.
ГЛАВА 8
От своих забот шла кругом голова. Дашка-то чего учудила? К Сергею не поехала, а в городе устроилась на курсы, теперь работает водителем троллейбуса. Все это, конечно, из-за Афоньки Манухина. А тут еще забота: который вечер подряд приходила к ним Раиска, Ольгина сестра, со слезами и жалобами на своего Егора.
— Загулял он у меня. У Марьки целые вечера проводит, — и сама заливается слезами. — Марьке чуть не полпоросенка мяса стаскал. На людях ей сказал: «Я, говорит, на тебя глаз положил, дак не отступлюся».