Раиска тонкая, щуплая, не в Ольгу. В войну росла, горя хватила. Сама светленькая вся — и волосы, и брови. Чуть чего, сразу краснеет. Видно, кровь близко от лица. И тут вся, будто рыжик, залилась румянцем.
Раисе и так не сладко, а Ольга на нее:
— Потачишь больно: Егорко да Егорко, вот он у тебя и изварлыжничался. Выпьет — ты его домой везешь на себе. Подгубника, больше ничего за это не заработаешь.
Раиса утиралась углом платка, всхлипывала:
— Дак стыдно ведь от людей. По Лубяне станет бродить, ишшо песни заорет разные.
Степан молчал. Чем поможешь Раисе? Егор мужик шалопутный. Его ни словом, ни штрафом не возьмешь. Везде он Егор, Егором и останется. Это Степан понял, еще когда тот на практику явился, а потом затеял на Раиске жениться. Родителей у нее нет, так пришли на сговор к ним. Вместо того чтоб путем все обговорить, так этот шалопут к Степану пристал. Нос свой горбатый задрал и будто умное говорит:
— Вот я што удумал, Степан Никитич: надо мне печь челом не в избу, а к ближней стене повернуть. Ты возьми-ко трактор, мы трос через окошко проденем, а ты дернешь. Она у меня, печь-то, как на салазках, живо повернется.
И нехорошо вроде было гостя обижать, но Степан не выдержал, пальцем у виска, как отверткой, покрутил.
— Все ли у тебя на месте, Егор?
А тот уперся: хочу, штоб печь была челом к стене, тогда у нас кухня образуется. Уверен был, что можно печь повернуть, даром что она на фундаменте. Какие там салазки, рассыпалась бы по кирпичику.
Жениться Егор надумал в самую посевную. Погожий день, каждый торопится скорее на поле сеялку пустить, а он трактор остановил, надел новую рубаху и повел Раиску в сельсовет расписываться. Невтерпеж, вишь ли, стало. Вспомнил, что он комбайнер и на трактор посажен временно, только на посевную. Условные десять дней кончились, вот он и бросил все, даром что с севом опаздывали.
Степан вспахал и свое, и макинское поле. Выручать надо, раз родственник этакий завелся. На свадьбу он идти не хотел, осерчал на Егора, да Ольга уломала: нехорошо, дескать, Раиска сирота.
Коснись сегодняшнего, так Зотов бы Макина уговорил со свадьбой обождать, а Геня-футболист только головой покачал: безответственный Макин человек. А Егор в это время уже вовсю гармонь рвал, сам женился и сам себя веселил.
На покосе, если Егор вершит стог, визгу, смеху, ругани и слез досыта бывает. Пока Егор вершит низко, у земли, сено принимает, баб нахваливает:
— Ой, ягодки милые, ой, дролечки золотые! Вот сюда, Галочка, навильничек брось, а ты, Нинок, вот сюда. Ой, лялечки жданые: так бы слез вниз да всех расцеловал.
А как поднимется высоко, вилами-тройчатками не достать его, такое понесет, что у бедных баб глаза сделаются слезные. Иной мужик не выдержит: матюгнет его. А Егору хоть бы что. Несет свое:
— Ты пошто это плохо подаешь, Шура? Со вскидочкой давай. За что тебя только Санька держит? Видно, плохо обнимаешь, руки не развитые, а сиденье ой-ой-ой…
Иная молодуха до того осерчает, начнет вилами или жердью вверх пихать, чтоб охальника задеть, да не тут-то было. Под самое небо поднялся Егор.
А когда стог завершен и пора спускаться, опять Егор шелковый, ласковый:
— Валечка, рыбонька, подай-ко сук стожок прикрыть.
Валечка, которая до этого слезы утирала, все-таки еловые ветки ему подает. Вынашивают бабы план проучить Егора, когда спустится он на землю. Делают вид, что смирились, а когда съезжает тот на вожжах, они свой конец бросают, чтоб брякнулся обидчик на землю.
Егор упал, согнулся в калач, ревет благим матом:
— Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! О-о-ой!
Иная женщина подскочит, огреет его по хребтине, а Макин еще пуще взвоет:
— Умираю!
Голос дикий, нежилецкий. Чего с ним? Поди, на телегу положить да в больницу везти?
— Ты чо, на вилы упал?
Но поблизости вил нет. Чего с мужиком стряслось?
Помогают Егору, согнувшемуся крючком, дойти до телеги. Лежит он, постанывает.
— Вот доохальничал, — говорят женщины, но жалеют: поди, заворот кишок у мужика или надсада? Да вроде сено легкое, не клеверное. Надсады не должно случиться.
Чуть телега отъехала вперед от пеших баб и мужиков, Егор вскочил, вожжами закрутил над головой.
— И-и-эх, сивко-бурко, дуй, не стой!
Понеслась телега, пыль за ней хвостом.
И через эту пыль доносится веселый голос Егора:
— Эй вы, толстопятые, любите мужиков! Науку мою не забывайте!
Ну чего с ним, с этим Макиным, сделаешь? Шалопутный и есть шалопутный. С ним Степан связываться не хотел. Воду в ступе толкчи, ежели насчет Марькиного дела с Егором разговаривать.