Потом внук гладил морду Волги, заглядывал в большие глаза и повторял влюбленно:
— Ой, какая умная, какая умная! Дедушка, неужели ты не видишь, что она такая умная?
Хотелось ему, чтоб и Степан радовался так же, как он.
«Пусть поиграет. А потом пройдет», — думал Степан, закуривая с Петром Максимовичем.
Алик чуть не плясал вокруг Волги. Он даже сделал вид, что не заметил, когда лошадь, отмахиваясь от оводов, задела его хвостом по щеке. Он все ей прощал.
— А можно я приходить буду кормить, хлеба носить? — спрашивал он.
— Нет, хлеба не надо. Сенцо есть, — сказал конюх. — Приходи, конешно.
— Я тебе косу-литовку в кузнице закажу, станешь траву косить для лошади, — пообещал Степан внуку.
— Ой, как здорово, как здорово! — захлебывался радостью Алик, шагая домой. — Ты, дедушка, просто молодец! Я кататься научусь. Я… — и прыгал и крутился, не зная, как еще передать свою радость.
— Ты только заднюшку не сбей. Знаешь, я в детстве до коросты сбивал, — предостерег его Степан.
— Ну, дедушка, что ты говоришь? — застыдился Алик. — Такое говоришь.
Ольга устроила в клети для внука полог из марли от мух и комаров.
— Как короли станем спать, — ложась, сказал Степан. — А у нас кобыла была, когда единолично еще жили, прожорливая, брыластая. Все колоду грызла. Так полколоды и изгрызла. А потом, когда кормить лучше стали, убралась эта брыла.
— Ну, а ты на ней ездил? — допытывался Алик, сидя на коленях. Он не желал спать. Хотел про лошадей слушать.
— А как же? Я поить водил и купал, — сказал Степан и, положив голову на подушку, тут же погрузился в сон.
— Ну, дедушка, не спи, — тряс его за плечо Алик, требуя рассказа про брыластую кобылу.
— Потом ее волки задрали, — чтоб угомонить внука, сказал Степан, — хватили мы без лошади-то горя.
— Расскажи! Как. Расскажи.
— Ну вот. Было это уже, пожалуй, под осень, — чувствуя, что не справиться ему со сном, начал Степан, — под осень, под осень… — И заснул.
— Ну, дедушка, не спи, — опять затряс его Алик.
Но Степан ничего не мог сделать с собой. Сморил его сон. Ни свет ни заря вскочил сегодня.
— Иди-ко ко мне лучше, — позвала внука Ольга. — Я те про нашу лошадь расскажу.
Алик сердито перелез через деда и, шлепая босыми ногами, ушел в избу к бабушке.
ГЛАВА 10
Уже вечером передал Афоня Манухин, чтоб Степан завтра выезжал косить на Тюляндину пустошь. Там и вправду в человечий рост вымахала зеленая дурнина: дудки, молодой репейник, иван-чай. На силос и витаминную муку пойдет это за милую душу. С травой ныне не пороешься. Веретеи так вовсе лысые, как директорова голова. На Тюляндиной пустоши прудовая вода близко, поэтому и трава что войско.
Алик, пока не уснул, все рассказывал Степану, какая умная лошадь Волга, что он с колоды уже сам на нее садится и даже сегодня водил на водопой. Видно, и вправду по сердцу пришлись внуку лошади. Ну и пусть. Будет чего вспомнить в городе.
Когда внук уснул, Степан встал с постели, вышел через задние ворота ограды на огород. В низинах копился туман. По небу бороздами, как пашня, уходили за черный лес облака. Нет, не сулила погода дождя. Косить он выедет пораньше. По росе трава мягче, по прохладе работается сноровистее.
С осторожностью убрал ручонку у разметавшегося во сне внука. Ишь, работник, вовсю спит-катает. И сам легко погрузился в сон.
Вроде и не спал он вовсе. Вскочил. Кто-то колотит в оконную раму, зовет на улицу. Кто это там? Сунулись с Ольгой к порозовевшему от зари окошку: уж не горит ли чего, так тарабанят. Сушь. Недолго до пожара.
Оказалось, сестренница Нинка.
— Степан, помоги-ко, Аркашка на машине в гости едет и в низине забуксовал.
У Нинки голос веселый, свежий. Давно, видать, проснулась.
Вот оно што, опять братенник Аркаша нагрянул из города.
— Ну, берегись, Степан, — предупредила Ольга, — ты-то ведь не бездельный, в таку пору пировать! Скажи: работа.
— Ну чо я, маленький, — надевая на ходу пиджак, успокоил Степан жену.
Не один, не только со своей семьей, а целой ватагой нагрянул Степанов братенник Аркаша Семаков в Лубяну. Раздобыл где-то автофургон, за такие версты прикатили. То ли спьяна, то ли в темноте понес черт шофера через мочажину. Вот Нинка и прибежала: выручать надо гостей. Ее саму Аркашина дочка разбудила, дом как-то сумела в темноте найти, сказала, что за подмогой послана. Степана и Нинку встретили гости как спасителей. Аркаша к Степану целоваться полез:
— Ох, браток, пуще всех я тебя после Нинки и матери люблю. Дни отгульные собрал, думаю, все равно в деревню съезжу. У меня знаешь, — и начал загибать пальцы, — два дня донорские, кровь сдавал, один день в дружине дежурил. Хотел еще воскресенье да субботу прибавить, да нас тоже в колхоз посылают сено косить и веники вязать на корм скоту.