Говорил Аркаша с трудом, мигал белесыми ресницами, по три раза повторял одно и то же, как наскреб дни. И радостно ему было оттого, что вот не забыл он Лубяну, навестил, и хотелось ему, чтобы все этому были рады.
Потом навалился на Степана какой-то ядреный мужик, молодой, а пузатый, штаны на узких подтяжках. Стоит, пальцы обеих рук заткнуты за них, и гудит:
— Не узнаешь меня, дядь Степ?
А где его узнаешь? Оказался Тараторкин братенник Петя. С острова Сахалин приехал. Вон куда парня занесло. Его из деревни-то увезли лет семи, а теперь вон уж он в пузатого мужика превратился. Приехал с такой же необхватной, как он, женой. Ни дать ни взять два бочонка. У обоих выговор вовсе не вятский! У нее-то понятно отчего — рязанская, а он-то потерял свое вятское оканье вдали от дома. Да еще с ним его мать, тетка Нюра, эта-то бывает в Лубяне, потому что в городе живет. Да две дочки-двойняшки с одинаковыми косичками, затянутыми резинками, в одинаковых платьях. Степан сразу же забыл, которая из них Валя, которая Надя. Обе на одно лицо.
У Пети денег, видно, много. Он и сговорил шофера в этакую даль на машине в гости сгонять.
Вот отца Петиного Степан помнил. Как и все мужики из ихней деревни Сибирь, был он мастак: на спор мог изладить топорище и насадить его, пока мужики искурят одну цигарку. Печи клал хорошо. Жалко, в войну помер.
А Петя, оказалось, корабельный механик. Вовсе от отцова дела далеко. Видно, хорошая специальность. Пароход не телега, тут много надо знать.
— Чо ты больно в брюхо растешь? — спросил Степан.
— Не знаю, все как-то заняться им не могу, — виновато ответил Петя и хлопнул себя по животу. А видно, крепок был мужик: ни в одном глазу у него не заметно, а Аркашку вон уже качает.
Кроме них да Аркашиной жены Клавди оказались в кузове шоферова жена и две старушки, тоже когда-то жившие в Лубяне. Их Степан не мог опознать, потому что уехали они из этих мест еще молодыми. Всех собрали Аркаша с Петей. Когда высыпали из машины, порядочно набралось гостей.
Шофер, щуплый мужичок с потешным, кругленьким, как отростель на картофелине, носом, ругал Аркашу:
— Высохло, говорит, ядрена, я и влупил. А где высохло? Ну, Семаков, погоди.
— Я тебе, Вова, говорил — ты помаленьку, а ты жмешь вовсю.
— Да как не жать, ядрена, — петушился шофер, вскочил в кабину, и машина жалобно завыла, застонала, но не сдвинулась.
— Газу, газу дай! — заорали все.
Но колеса автофургона уже вымололи землю до сухого красного материка, и машина села на дифер. Бились-бились — подвижки никакой, пока Степан не понял, что надо подаваться назад, а не вперед. Он отбросил лопатой из-под дифера вязкую болотную землю, велел всем таскать сучья, палки, жерди, что под руку попадет.
Много наволокли всего. Вымостили колею. После этого Степан влеготу выдернул городской автофургон. Сказал шоферу Вове, чтоб без мороки ехал по сухой кружной дороге. Хоть в околицу, зато надежно будут через полчаса у тетки Марьи.
Думал Степан, что все на этом и кончится. Вечерком зайдет он к тетке Марье, принесет бутылку, выпьет с гостями, окажет уваженье, а день весь станет косить траву на пустоши. Время горячее, не ждет.
Он наскоро позавтракал, собрал с собой кое-какую еду, чтоб на обеде закусить под дяди Якова лиственницей, и двинулся к трактору. Тут его и арестовала Аркашина компания. Аркаша, пузатый Петя, шофер Вова, уже в белой капроновой рубахе, при галстуке, и весь сияющий Егор Макин с гармонью под мышкой.
— Так не годится, — сразу сказал Аркаша. — После матери я тебя, Степан, пуще всех люблю. Так не годится.
— Мы так не играем, — прогудел Петя.
А Вова-шофер сказал длиннее всех:
— Чтобы такой умный да хороший мужик ушел? Никогда! Мы с тобой оба трезвые. Будем догонять. Ну, погоди!
— А я? — сказал Макин.
— И ты, — ответили ему.
— Нельзя, парни, — пробовал отговориться Степан, видя по Ольгиному лицу, что соглашаться ему ни в коем случае нельзя. — Бригадиру Афоне Манухину я слово дал, что поеду косить. Травы ноне мало, надо везде заскребать.
Но ему было приятно, что вот парни не забыли его, ценят, нагрянули всей ватагой.
— А-а, видали мы Афоню в белых тапочках в гробу, — махнул рукой Макин. — Нам это до фени. Успеешь.
У Егора уже все было определено: ремень гармонный он надел на плечо, и попиликивала гармонь, готовая, когда все двинутся, разбудить деревню в этакую рань задиристой «Прохожей». Егор это мог.