— Да хватит, — скривился Антон. — Голова у тебя или болванка шапку шить? Что он, на погибель себе откроет теперь?
Филипп обиделся. Гырдымов мог уесть. Сквалыжный же у него характер.
Надо было что-то делать. Не сидеть же между запертыми дверями, пока не начнут их искать ребята из отряда. А пока ищут, тут монахи обоих помаленьку изведут. Не зря ведь заперли. Самим, пожалуй, не выбраться. Нет, можно выбраться через окошко. Узкое зарешеченное окошко, до которого Филипп даже рукой не дотягивался. И Гырдымов, видимо, об этом подумал.
— Ну-ка, подойди сюда, — сказал он. — Подсади-ка меня.
Филипп послушно подошел и подставил спину. Гырдымов вскарабкался ему на плечи, потом встал ногами и как-то сумел угнездиться на маленьком подоконничке. Он обрушил вниз рукоятью маузера стекла обеих рам и, уцепившись руками за решетку, начал трясти ее, потом попросил саблю и поковырял стену. Нет, эта затея была напрасная. Работы на день, и оружие изведешь.
— Что там видно? — спросил Филипп.
— Видно, вон твоя краля с каким-то ухажером прогуливается, — сказал Гырдымов. Не мог он без того, чтобы не съязвить.
Филиппу стало тоскливо. Он сидел в погребном холоде и видел только силуэт Антона. А тому видно улицу.
— Смотри-ка, целуются. Ну да, как целуются-то.
Филипп ждал, когда пройдет у Гырдымова злой зуд. Он с охотой двинул бы Антону в ухо за эту болтовню, но старался отвлечься, думая, как выбраться из этой ловушки.
— Ни дьявола не видно, — ругнулся вдруг Гырдымов. — А ну-ка, полезай ты. Я застыл тут, как пес.
Забрался к зарешеченному окну Филипп.
Перед ним был только узкий кусок улицы. Слева мешала стена лабаза купца Клобукова, справа подальше полыхала куполом церковь.
На улице стоял точильщик со своей машинкой на плече и хрипло распевал:
— Точить ножи, вилки, бритвы править!
Ему не крикнешь, хотя человек он известный каждому мальчишке с самых ранних детских дней. Ушел точильщик, и опустела розовая от закатных лучей улица. Пройдет час, и темнота совсем накроет город, тогда никого не увидишь. А в это время монахи подберутся и… Филипп еще крепче вцепился в решетку. Хоть бы кто-нибудь прошел. Не поднимать же стрельбу, чтоб привлечь внимание.
Теперь Гырдымов скучал внизу, задирая сухощавое лицо с длинным шрамом от виска до подбородка, спрашивал, что там делается.
— Да ничего.
— Ты мне в точности докладай, слышь, Спартак. А я уже знаю, что делать.
— Ишь ты какой, а? — с удивлением произнес Филипп.
Потом Гырдымов успокоился, сказал:
— Думаю я, что это епископ нам устроил. Не иначе. Озлился на меня за то, что я его про похороны Распутина спрашивал, вот и…
— Ясно, тут дело нечистое, — откликнулся Филипп.
— А ты, видать, в бога веришь, Солодянкин, — сказал с подозрением Гырдымов. Не Филиппом назвал, не Спартаком, а Солодянкиным, чтоб чувствовалось расстояние. — А я так с двенадцати лет не верю.
— Иди ты, — ругнулся Филипп. — С чего ты про меня-то вдруг так решил?
— А понял.
Филипп обиженно умолк.
— А у меня вот какой позор был на совести. Открыто тебе признаюсь. Лычки я мечтал схватить. Было такое… до фронта еще было. А насчет веры в бога тут не подкопаешься.
Что еще говорил Гырдымов, Спартак больше не слышал. Он увидел неторопливо шагнувшего из храма к лабазу высокого человека в лохматой папахе и замер от радости. Знакомая беркутиная сутулость, тяжелый шаг. Василий Лакарионович Утробин!
Филипп закричал что было сил, намертво вцепившись в решетку:
— Вася, Василий Лакарионович, Вася Утробин!
Утробин повернул недоуменное лицо к церкви, но, так ничего и не разглядев, шагнул дальше.
— Да к церкви иди, к церкви, Вася! Иди! — орал Филипп, не замечая, что крик его переходит в жалобные причитания.
Утробин нерешительно двинулся во двор, все еще, видимо, не понимая, откуда его зовут.
— Сюда, сюда! — просунув между ячеек решетки шапку, начал махать ею Филипп.
Наконец снизу прогудел спокойный бас:
— Кто это там?
— Да я это. Я, Филипп Солодянкин. Что, забыл, ядрена?
— Какой Солодянкин? Не знаю. Спартак-от, что ль? — съязвил Утробин.
— Конечно я, — завыл от радости Филипп.
— Какой леший тебя загнал туда? — начал обстоятельно расспрашивать Утробин.
— Да монахи. Отпирай скорее. Через тот вон вход. Отломи чем-нибудь замок, — молил Филипп.
— Сейчас, — послышалось спокойное обещание.
Филипп, повеселевший, добрый, свалился вниз.