Но Карпухин не жалел жеребца. Где нельзя было, гнал сани прямо по земле, где можно, ухитрялся ехать по снежной обочине: виден был след от санок. Даже через дымящуюся Тепляху перемахнул вброд, обломав припай.
Несчастье не ходит в одиночку. Кобыла, на которой ехал Филипп, оказалась тугоуздой. Она знала только свою дикую волю. Недаром кто-то не от любви назвал ее Баламуткой. Не проехал Филипп полверсты, как Баламутка выкинула свой первый фокус. Взбрыкнув, повернулась так, что он свалился, ударившись затылком о заледенелый наст. Первой мыслью было, поймав Баламутку, взгреть ее плеткой, но он подавил в себе это чувство, подошел к лошади с протянутой рукой, потрепал по шее, словно похвалил ее за дурь.
Дорога курилась, солнце било в глаза. По такой ростепели на санях ехать тяжело. Филипп, взбираясь на бугор, веселил себя хрупкой надеждой, что, одолев вершину, увидит на другом склоне серую папаху Карпухина. И тогда берегись, поручик. Уж тогда он его возьмет. Но с тоскливой злостью видел пустую дорогу.
Теперь он потерял всякую осторожность. Ведя на поводу Баламутку по ровной белизне речки Быстрицы, даже не думал о том, что отовсюду виден на слепящем снегу и Карпухин может его уложить с одного выстрела. Он бы, наверное, обрадовался, услышав этот выстрел. Можно было бы еще померяться ухваткой.
Филиппа даже не встревожила словно стеклорезом проведенная по льду опасная щель. Он шел, потрескивал под ногами лед. Ему что-то кричали с берега, но он даже не старался понять. Ему было не до этого.
Спартак ехал, боясь остановиться попить, хотя у него все прогоркло во рту.
Когда до Вятки оставалось верст пять и завиднелся голубой купол Александровского собора, спросил в одной деревне у замшелого старика, которого погожий денек выманил за ворота, не видел ли тот черного жеребца, запряженного в черные санки.
— Ехал, ехал давеча, — пояснил старик. — А ты-то дальний ли будешь?
— Недосуг мне, дед! — крикнул Филипп и погнал Баламутку.
Он знал теперь, что лошадь любит, когда ее подхваливают, и льстиво похлопывал ее по шее, хотя, откровенно говоря, хвалить было не за что. Из-за нее он потерял ту четверть часа, которая отделяет его теперь от Карпухина. Один раз то ли показалось ему, то ли увидел действительно серую папаху и черного жеребца, но Баламутка уже выкладывала последние силы.
На пороге капустинского кабинета Филипп выронил плеть, бросил на стул папаху.
— Взяли Седельникова, Бекмана, епископа Исидора Жогина и какого-то хлюста, вроде офицера, а Карпухин сбежал, — безголосо сказал он и сел прямо на папаху. — До самого города гнался, настигнуть не мог.
— От черт, жалко! — сказал Капустин. — А ведь Карпухин-то и есть главарь. Он с Чирковым встречался.
Филипп это знал и так. Подойдя к ведру, долго пил, потом, отупелый от усталости, сел снова.
— Ну, а иконы-то, иконы-то нашли? — допытывался Петр.
— Куда они денутся? Кому нужны?
— Ты не говори, эти иконы десяти пулеметов стоят, — наставительно проговорил Капустин. — Может, и не одну пушку на них купить можно. В общем многое.
В это время медленно открылась дверь и просунулась голова Федора Хрисанфовича, рогожного заводчика. По-заячьи вздрогнула в улыбке губа. Он держал шапку в руке и все время, пока шел до стола, кланялся.
— Можно, Петр Павлович, обеспокоить вас?
— Ну, садись, Федор Хрисанфович. Что за нужда у тебя? — с холодной вежливостью пригласил Капустин.
Рогожный заводчик покосился на Спартака, ухватил пальцами свою любимую бородавку.
— Поклон вам от матери, от сестры. Отец просил, чтобы ты меня послушал, — справляясь с одышкой, медленно сказал Федор Хрисанфович и опять покосился на Филиппа. — А нам бы с тобой в одиночку побахорить, а?
Петр криво усмехнулся:
— Ну, выйди, Филипп.
Не успел Спартак дойти до конца коридора, как Федор Хрисанфович уже вышел от Капустина и, шумно дыша, прокатился к выходу.
Петр курил.
— Сволочь какой, — сказал он зло, — взятку припер. Посодействуй, говорит, чтоб от контрибуции освободили. А, подлец, — и возмущенно тряхнул льняной прядью, упавшей на лоб. — Я ему сказал, что не желающих платить контрибуцию мы препровождаем в исправительный работный дом. И ожидает это всех, кто не заплатит.
— А как он нас чихвостил, — вспомнил Филипп.
— Вот мы лучше и стали, — усмехнулся Капустин. — Так где Карпухина искать будем?
Солодона поручик бросил в проулке около вокзальчика. Ясно, что мог укатить на проходящем поезде. Но мог и остаться… К жене, к отцу, наверное, мог зайти.