— А твое какое дело? Кто тебе уполномочие дал комиссаров спрашивать?
— Мужик я обычный, а ежели про должность, то член я волисполкома. Тоже здеся иной раз сижу, — сказал распалившийся Митрий.
Гырдымов вскочил.
— Так вы что, играете тут? Список-то ваш, волисполкомовский.
— Ты на меня-то, товарищ Гырдымов, не ори, — бледнея, сказал Митрий. — Я столь же знаю, пошто в список Ямшанов попал.
Зот подошел было, попробовал слово сказать.
— Вот тут так помечено, а пошто? Ошибка, поди, — невнятно проговорил он, но его обрезал Митрий:
— Ямшанов-то как говорит. Твой тесть Сысой перед обмером зерно ему в житницу ночью завез. Вишь, как дело-то оборачивается!
Зот Пермяков сердито застучал ногой, огрызнулся:
— Тесть — это тесть. Отколь я знаю? Да и кто видел-то? Кто? Вот ты офицера Харитона Карпухина скрывал. Это уж теперь знают все.
У Митрия дрогнуло лицо. Опять рот зажать ему хочет Пермяков.
— Я уж об этом самому товарищу Капустину сказывал. Был грех. Я перед кем угодно сознаюсь.
Привыкший к беспрекословию Гырдымов наливался злостью. Ишь тут что открывается? Не так прост, как он думал, этот Сысой. Но не объедет на кривой кобыле, не объедет. Гырдымов не из таких! А этот Шиляев? Офицера скрывал. Конечно, Капустин мог слабинку дать. Контру отпустил.
Не зря Зот боялся Гырдымова. Ухватился тот за нитку.
«И все Шиляев, — свирепел Пермяков. — Надо было убрать из списка Ямшанова. Как это я сплоховал? Да, сплоховал, услужить поскорее хотел. Не думал, что он такой въедливый окажется. Усмотрел ведь».
Гырдымов разбираться не стал, что и как было. Взял тотчас лошадь и поехал к Сысою: плати контрибуцию. Сусеки ломились у Ознобишина еще от прошлогодней почернелой ржи. И зерно с него надо взять, и деньги.
С бессильно опущенными руками остался стоять Сысой перед амбарами, когда на десятке подвод вывезли со двора зерно. Да денег десять тысяч. Совсем обобрали. Скуповат, бережлив был, а тут даже воротные полотна не стал закрывать. Опустился на треснувший, обомшелый жернов, чтобы прийти в себя. Сто пудиков отборного жита увезли. Зря понадеялся на Зота. Зот что? Он по-мелкому может. Упредить. А имущество уберечь он не поможет. Растащат все. Все разволокут. Как вон эти — и с ненавистью уставился на воробьев, которые кипящей стаей налетели на просыпанное в пыли зерно.
— У-ух, дьяволы! — схватив палку, замахнулся он и крикнул пугливой своей жене: — Хоть курицам сгреби-ко. А то пропадет.
И пошел в просторный, по-городскому оштукатуренный дом.
От лютой обиды закипали слезы: не привык Сысой к такому, все время на уваженье был. Не то что в Тепляхе, в ближнем городе Орлове, когда на своих выездных лошадях, в новой костюмной тройке появлялся, шапки перед ним снимали. Ярмарочное муравьище. Копошатся людишки. Мелочь! А он один человек. Становой ему издали поклон бьет. Ночевал не раз. Ознобишин хозяин культурный — пчелки, коровы породистые. О тараканах да клопах помину нет, блохи не жгут. А теперь какое почтение? И вроде все он с умом делал, не то что тот же Афанасий Сунцов, который после передела земли свои пять десятин никак не хотел отдавать. Лишний аршин, да запахивал.
Сысой же на людях даже спокойно ко всему отнесся. Пусть землю делят. У него лавка главное, мельница. А теперь вот подумаешь, как тут спокойным-то остаться. Как бы за хлебушком и другое в разор не пошло. И хоть клял своего Зота, решил вечерком зазвать его, Афоню да еще отца Виссариона. Надо было потолковать. Митрий-то занозой какой оказался! Такую занозу долго не вытерпишь. Похуже Сандакова Ивана. Гораздо похуже. «А Зоту-то скажу. Видит бог, скажу: «Взвеселил ты меня, зятюшка, ну и взвеселил ныне».
К полудню Гырдымов закончил все дела в Тепляхе и снова пришел в доброе расположение духа. У Ямшанова тоже выгрузили зерно: пусть бедный, — вперед наука — не потворствуй. Сандаков, исполнитель добрый, перечить не стал.
Гырдымов опять стоял на крыльце. Увидел — тащит парнишка еловую ветку, всю в красных ягодах. Сивериха. На вид что земляника, а попахивают кисловатые молодые шишки смолой. И до того захотелось Гырдымову отведать сиверихи, что уже вскинул руку. И парнишка остановился.
Но Гырдымов вовремя опомнился: гоже ли, комиссар будет сивериху щипать. Повернул в волисполком к Пермякову. Зот притихший ходил по одной половице, боясь стукнуть деревяшкой.
Расположил-таки к себе Гырдымова, вставил, что он-то жизнью доволен. Теперь беднякам да таким, как он, увечным, власть помогает. А тесть что? Да он сам его ненавидит, как с войны пришел, и гоститься перестал.