— Уйдешь, вскрою себе вены!
Схватив бритву, он запирался в ванной.
Через некоторое время жена подходила к ванной и, заглянув в щель дверного косяка, видела его бледного, сидящего на табурете с трясущимися руками, а перед ним на полу… целый таз крови. Страшный вопль сотрясал квартиру, жена Николая барабанила в дверь, умоляла о прощении.
Он выходил, бормотал:
— Ладно, ладно, успокойся! — и шел к «приятелю проветриться».
Однажды шофер три дня подряд пытался покончить с собой и до его жены дошло, что потерять три таза крови и остаться в живых — слишком неправдоподобно. В очередной раз, как только он заперся в ванной, она тихо подошла к двери и увидела, что ее муженек разводит в тазу красную краску.
— Негодяй! — вскричала она. — Нарочно мне нервы треплешь?! Хочешь, чтоб над тобой все смеялись?!
— А мне плевать! — спокойно заявил шофер, выходя из ванной.
— На всех плевать слюней не хватит! — зло процедила жена.
Со временем этот садист придумал еще несколько способов «самоубийства», но жена всерьез их уже не принимала. У нее даже появилось чувство юмора. Как-то на кухне сказала мне:
— Вчера опять вешался… Только люстру испортил.
В юности я некоторое время снимал комнату рядом с Домом журналистов и часто по вечерам смотрел там фильмы. После сеанса заглядывал в кафетерий, выпивал чашку кофе, беседовал с завсегдатаями. В том клубе появлялся невысокий плотный мужчина средних лет. Он подъезжал на черной «Волге», как-то легко и изящно выходил из машины, поправлял гладко зачесанные седые волосы и, если замечал знакомых, приветливо кивал головой, потом закуривал американскую сигарету и неторопливо шел к вестибюлю. В отутюженном сером костюме и накрахмаленной рубашке с непременным «дипломатом» в руке, он выражал спокойствие и уверенность преуспевающего человека. Он держался с достоинством, сдержанно, но без всякой заносчивости; его умные глаза всегда излучали доброту, а располагающая улыбка и спокойный голос с мягкой речевой окраской сразу обезоруживали и притягивали к нему всех без разбора.
Он входил в кафетерий, здоровался с приятелями за руку, спрашивал, кому что взять, заставлял стол чашками с кофе, рюмками с коньяком, бутербродами, пирожными.
За столом большую часть времени он слушал; почему-то рядом с ним каждый испытывал потребность выговориться. Может быть, потому что он умел слушать: никогда не перебивал и, когда слушал, внимательно смотрел собеседнику в глаза и, точно мудрец, улыбался всепонимающей улыбкой. Как каждая сильная личность, он был великодушен и снисходителен, умел успокоить, дать толковый совет, найти слова, которые говорят единомышленники и самые близкие, закадычные друзья.
Его звали Дан (он был ярко выраженным представителем известной национальности и носил не менее яркую фамилию — Перельмутер). Завсегдатаи клуба говорили, что он бывший журналист международник, объездивший весь мир, а теперь работает в каком-то министерстве. Кое-кому он показывал фотографии зарубежных городов, а также фотографии своей жены, дочери, мраморного дога, дачи и катера; особо близким знакомым давал визитку, где он числился референтом министра.
Дан знал всех и со всеми поддерживал дружеские отношения, но особую привязанность испытывал к людям пожилого возраста, причем чем дряхлей и обеспеченней оказывались старики, тем большей заботой и вниманием их окружал. Естественно, когда старцы умирали, Дан упоминался в завещании, как личный друг семьи, заслуживающий определенной доли имущества покойного.
За то время, пока я ходил в Дом журналистов, Дан похоронил с десяток пожилых знакомых — у него было прямо-таки чутье на потенциальных покойников.
В кафетерий Дан заглядывал чуть ли не каждый вечер, но иногда ходил и в ресторан и тогда с собой «поужинать» приглашал одного из известных журналистов или какого-нибудь директора крупного магазина. Дан заказывал самые дорогие блюда и неизменно французский коньяк, черную икру. В середине застолья он, как правило, подзывал метрдотеля и делал замечание за мятую скатерть или за отсутствие салфеток на столе; случалось, просил заменить то или иное блюдо, но, расплачиваясь, всегда щедро вознаграждал официанта. Если при этом его знакомый пытался войти в долю, Дан небрежно поводил в воздухе рукой.
— О чем ты говоришь, старина?! Это ж такая мелочь! Я здесь должен получить большое наследство. Мой отец недавно умер. А в его квартире одних картин фламандцев на миллион. Но, ведь ты знаешь, как у нас все оформляют. Месяца два протянут, не меньше. А мне здесь пришла открытка на новую «Волгу»… Кстати, может, ты выручишь меня, одолжишь тысчонку на месяц-другой?..