Но он был уверен, что его жизнь наполнилась новым смыслом, впервые за многие годы внутри себя он почувствовал свежий исток настоящего чувства, и в нем произошла переоценка взглядов: то, что было существенным, разные каноны пристойного семейства, оказались чепухой, «почти похоронной процессией», как их называла его новая знакомая. Он пришел к выводу, что настоящая жизнь в радостях, в любви, в развлечениях. Это запоздалое открытие, прямо-таки подхлестнуло его, он стал жадно наверстывать упущенное, отбросив всякие понятия о приличии, даже купил гитару и стал разучивать современные ритмы.
Теперь дома его раздражала безропотная покорность жены, ее вялый, пригашенный темперамент, ее вечно извиняющаяся улыбка и даже избыток нежности. Их отношения казались ему каким-то притворством, а вся семейная жизнь — «заменителем счастья, высоким обманом», как выражалась медсестра. Все чаще он возвращался домой к полуночи.
Жена обо всем догадывалась, каждый раз взволнованно оглядывала его, но старалась делать вид, что ничего особенного не происходит. Она мужественно сносила измену, но засыпала в слезах.
В выходные дни они почти не разговаривали, если он что-либо и говорил, то с явной неприязнью, после чего жена съеживалась, краснела, ее подбородок дрожал, а руки нервно теребили одежду. Случалось, он и в выходные дни, под разными предлогами, уходил из дома. Он особенно и не скрывал свой «роман», и вскоре о медсестре узнали его сослуживцы и знакомые.
В начале лета он сказал жене:
— Мы должны отдохнуть друг от друга. Могу я хотя бы раз в жизни провести отпуск один?
Она потупилась и спросила дрогнувшим голосом:
— А как же я? Дочь поедет в лагерь, а что буду делать я?
— Возьми путевку в санаторий, — безжалостно ответил он и вскоре уехал с новой знакомой на юг.
И вот теперь ощущение легкости не покидало его — казалось, он сбросил тяжелый груз, который долго тащил по однообразной унылой дороге.
Она предложила остановиться в Гурзуфе. Он хотел бы провести время в спокойном, укромном уголке, но она сказала, что Гурзуф самое красивое и веселое место на побережье.
Они въехали в Гурзуф поздно вечером, но в городке никто не спал; в домах горел свет, из ресторана слышалась музыка, повсюду гуляли шумные компании. На улицах стоял сухой жар.
— Там, около автостанции, старухи всегда ждут квартиросъемщиков, — со знанием дела сказала она, показывая рукой в сторону, где за кипарисами виднелись яркие фонари.
Они сняли комнату недалеко от моря, в доме из белого туфа. Распахнув окно, она убрала из комнаты «неэстетичные безделушки» и разложила на столе и подоконнике свои вещи.
Он проснулся, когда солнце уже светило высоко над горами и все отдыхающие давно были на пляже. Она стояла во дворе умытая, причесанная, в оранжевых шортах и пестрой рубашке, и о чем-то разговаривала с хозяйкой. «Какая она красивая, — подумал он. — И сколько в ней энергии и жизненных сил. А хозяйка, наверно, в полном недоумении, что нас связывает. Впрочем, если разобраться, я еще вполне молодой мужчина, и рядом мы неплохо смотримся — экспансивная девушка и спокойный мужчина». В приподнятом настроении он вышел из комнаты.
— Сразу видно, вы прирожденный лентяй, — полушутливо ответила она на его приветствие. — Мужчина, который привык работать, просыпается рано. Утренние часы самые продуктивные для работы.
— В городе я каждый день встаю в половине восьмого.
— А я в семь. Завтра вас подниму чуть свет, пойдем в горы.
— Ты диктатор, тебе нужно было родиться мужчиной. Неужели на отдыхе нельзя пожить без всякого режима?
— Я за активный отдых.
Они позавтракали в близлежащем кафе и отправились к морю. День был знойный. У домов на лавках, накрыв головы платками, дремали пожилые отдыхающие; по набережной, разморенные жарой, взад-вперед лениво слонялись отдыхающие средних лет; молодежь потягивала прохладительные напитки за столиками в открытых кафе. Весь Гурзуф напоминал огромную театральную сцену.