— Здравствуй, Игорь. Поработал ныне?
— Маленько попахал.
Они представлялись всем новоселами, хотя и жили здесь от рождения. И многие пришли в клуб, чтобы поглядеть на них, словно никогда раньше не видели. Даже какие-то старухи полюбопытствовали. И, прежде чем войти в клуб, остановились на бывшей церковной паперти, истово перекрестились. Паперть есть паперть, независимо от того, что там дальше за воротами, клуб или церковь.
Большепустошцы разглядывали своих новых работников и говорили о них громко, не стесняясь:
— Нет, ты скажи мне, Иван Трофимович, разве это порядок? Деревенские ребята, которые без образования, кто куда разбрелись, а которым в ученье идти — они землю будут пахать?
— Нам такие тоже нужны. Иль не крестьянские ребята?
— В плечах не те.
— Это их жизнь обузила. А по отцам да по матерям они самые настоящие, деревенские. Разве что бледности побольше. Да это с экзаменов у них.
И снова разговор, уже между собой:
— А здорово знают машину ребята?
— Коль хорошо работают на ней, значит, знают.
— Все равно толку мало будет. Поживут немного и разбегутся. Одна цена — что им, что Ваське Про́центу. Гости!
— Наперед не говори.
— Зацепки нет. Не наследники они земле.
И вот уж зароились вокруг Русакова молодухи. Они весело поглядывали на ребят и громко смеялись.
— Обманул ты нас, Иван Трофимович, посулил — мужиков прибавится.
— И то верно, какие это мужики.
— Были бы годков на десять постарше.
— И опять же половина девчат.
— Последних женихов отнимут.
— Так и отнимут? Им еще в девках ходить да ходить.
Все ждали музыку. Ведь нигде нет такого обилия музыки, как в деревне. Симфонической, и оперной, и эстрадной. В общем, всей той музыки, которая передается по радио. Ведь радио в деревне, как правило, не выключается. И гремят оркестры, хоры и солисты с раннего утра и до поздней ночи. Одна беда: никто ее не слушает. Другое дело — гармонь. Как заиграет, как затянет какую-нибудь «Реченьку быструю» или что-нибудь душещипательное про любовь в семнадцать лет — ничего не надо, дай только послушать. И еще балалайка. «Ах вы сени…» Под балалайку даже старики пляшут. Ходи, ноженьки, в сапоженьках! А вот что касается танцев, то тут деревня не хочет отставать от века. В сельском клубе танцуют то же самое, что во Дворце культуры большого города.
Из-за кулис на сцену вышел баянист. Он присел перед микрофоном, пощелкал его — и вот из репродукторов, прикрепленных в разных притворях, загремел вальс.
Именно в эту минуту Игорь увидел Татьянку. К ней подошел Юрка Игнашов. Игорь прислонился к стене. Извечное место для всех нетанцующих и не нашедших себе пару. А посреди зала, на каменном щербатом полу церкви закружились пары, и каждая на свой манер. Володька Рюмахин похож на индюка. Танцует неуклюже, растопырив пальцы на спине у своей дамы. Игнашов Юрка — свободно, весело, о чем-то разговаривая с Татьянкой, и в то же время со сдержанностью, свидетельствующей о некоторой танцевальной школе. А Васька Про́цент облапил Кабанову и ведет ее с деревянным выражением лица, вихляя всем телом и выписывая задом восьмерку — смотрите, мол, вот она где, культура, не зря же я уехал из Больших Пустошей. Еще вальс не кончился, когда Игорь почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча.
— Татьянка? А где твой кавалер?
Она словно не расслышала.
— Пойдем, Игорек, еще успеем пройти несколько кругов.
— Что-то не хочется. Да и Юрка обидится: отнял у него даму посреди вальса!
— Как хочешь, Игорек, — и закружилась с Емельяном.
Игорю надоело наблюдать за мелькающими перед глазами парочками, и он вышел из клуба. Прямо от клуба начиналась каменная ограда. Эту ограду пытались как-то разобрать на кирпичи. Но они были связаны каким-то неизвестным, замешанным на яичном белке раствором, удалось лишь развалить ограду на большие каменные глыбы, и эти глыбы, уже поросшие травою, окружали клуб холмистой грядой. Игорь присел на глыбу около старой часовни. В воздухе стоял запах не то ладана, не то лампадного масла, хотя часовня была заколочена много лет назад.
И тут Игорь увидел Юрку и Татьянку.
Игнашов сказал:
— А ты молодец, Татьянка. Здорово этой Яблочкиной ответила. Пусть не заставляют людей оставаться в колхозе. И сразу оба они, и Яблочкина и Шеломов, язык прикусили. А что им было ответить?