— Он ничего не понимает. Может он недоразвитый?
Нет, он вполне «доразвитый». В студии он выделяется умением красиво решать задачи, у него быстрый и весьма изворотливый ум. А раз так, надо развивать в нем недостающее звено – образное, чувственное мышление. Так и не так. Так, потому что надо, но не так, потому что никто не оговорил: а когда это надо делать? Сейчас для Эрика наиболее продуктивный путь — через логические игры, занятия конструктором. Лида же хочет – комплексно.
Разумеется, как педагогу и мне стоит подумать: для чего Эрик методично, в течение часа облепливает танк пластилином? Чтобы он стал невидим? Замурованный танк – модель скрытой агрессивности.
КРОШЕЧКА-ХАВРОШЕЧКА
Дети уложены. Все трое. Аня без сказки заснуть не может. Требует Крошечку-Хаврошечку.
— Про Крошечку-Хаврошечку я боюсь,— говорит Миша.
— А я не боюсь,— заявляет Аня. «Жалостливой» Ане не жаль коровы. Пусть Хаврошечка выполнила все заветы коровы — мяса ее не ела, косточки собрала в узелок и закопала, пусть на этом месте выросла яблонька, и королевич, отведав яблоко из Хаврошечкиных рук, женился на трудолюбивой Крошечке-Хаврошечке, но корову-то, Хаврошечкину благодетельницу, убили. Ее нет больше. Этот факт на Аню не производит никакого впечатления.
Подобно сказочной избушке на курьих ножках, сказка поворачивается к каждому ребенку своей стороной. Аня, явно отождествляющая себя с героиней, целиком поглощена перипетиями сюжета. Как и сама Крошечка, она не особенно удручена смертью Коровы — необходимым звеном в цепочке, ведущей к счастливому финалу. Иное дело Миша. Повороты судьбы угнетаемого персонажа, да еще девчонки, да еще знакомой по другим сказкам, не так уж его увлекают. Зато его интригует загадочная вещая корова, огромная, добрая, отдающая свою жизнь за Крошечку. Возможно, сам того не зная, он видит в ней свою мать — тоже большую, сильную, тоже спасающую его, маленького, от враждебного мира. А может, это ранние проблески морального сознания? Так или иначе, Миша жалеет жертвенную корову. Другой пожалел бы и успокоился, он же активно ищет выхода. Он решительно вступает в спор с Крошечкой-Хаврошечкои, а заодно и со всем строем сказки, укатанным многовековой традицией.
— Я бы свою корову убить не дал,— заявляет он наконец.— Увел бы ее из мачехиного дома, поселился бы с ней на свободе.
Для Эрика-воина сказка, в которой нет ни богатырей, ни драк, остается, видимо, чисто декоративной. Он ей не верит, ни в одном из персонажей и ситуаций не ощущает ни себя, ни своих отношений с миром. Как это проявляется? Весьма красноречиво: он попросту засыпает, не дослушав успокоительного «…и стали они жить в счастье и в довольстве».
РЫБАЛКА В ДОЖДЬ
Рыбачить мы условились на Лиелупе, на дамбе, с художником из Еревана, знающим в этом деле толк. Я в жизни ни одной рыбы не поймала, разве что раков в детстве ловили сачками в бурливой речке, но это дело давнее.
Весь вечер Петя готовил рыбацкие снасти: распутывал леску, менял крючки.
Я думала отправить Петю одного, но он запротестовал, наотрез отказался ехать в Дубулты один, без Ани.
Меж тем дождь с утра зарядил такой, что никакие плащи сапоги не спасут. Едва мы втиснулись в автобус, посыпался град. Крупные градины бьются о стекло.
— Уже зима, да? Мы в Дубултах будем в снежки играть?
Петя объяснил Ане, что такое град и как он получается. Даже я наконец усвоила, как получается град.
— А почему это лето зимнее? — спрашивает Аня.— Тогда был юг, а теперь зима.
— Просто в прошлом году была жара — все лето одна жара. в этом году — дожди и вода холодная.
— В прошлом году мы были на юге потому что.
— Да нет, Ань, мы здесь же и были.
Нет, этой премудрости Аня не разумела. В прошлом году было тепло, значит, это был юг.
— Здорово,— радуется Петя, глядя в окно на бушующую непогоду. А я думаю, вдруг Армен из-за дождя этого не придет станцию? Вот дети огорчатся. Едем с удочкой, Петя вертит ее в руках, привлекает к себе внимание, ему хочется, чтобы кто-то заметил, какая у него удочка — настоящая, как у взрослого.
— На рыбалку собрался? — спрашивает Петю пожилой мужчина.— С погодой-то не повезло. Клевать не будет.
— Это ничего, Армен поймает.
И завязывается беседа. За несколько минут Петя успевает все рассказать незнакомому человеку: и что мы живем в Каугури, что я не хотела брать Аньку, но он меня уговорил, что Анька знает французскую песню, а по-латышски, к сожалению, еще не научилась говорить, что она уже умеет называть первую букву любого слова. Ну-ка, Ань, «арбуз» с какой буквы?» — С «а» Молодец. А «баран»? — С «б».
Петя обожает знакомиться. Пока он еще с миром на ты.
— Нам везет! — Петя бросился навстречу Армену.
— Везет нам, правда? — вторит Аня, догоняя брата. Армен — в брезентовом плаще с широкими полами, а Чик, его племянник,— в высоких рыбацких сапогах и штормовке.
— Э, Петя, твоя удочка никуда не годится,— говорит Армен, – будешь ловить на мой спиннинг. А Аня будет хлеб на крючок насаживать. Да?
Из-под брезентового капюшона, надвинутого на лоб, виднеются зеленые, близко посаженные глаза, орлиный нос и веселый упыбчивый рот. Кажется, кроме нас, на этой станции никто не улыбается. Все бегут, упрятавшись под зонтами и всевозможными накидками к автобусам, вваливаются в переполненную электричку. Какому нормальному человеку придет в голову в такую погоду ловить рыбу? Но Армен спокоен: раз пообещали детям — все.
Хорошо, что такой человек занимается с детьми живописью. Это – «детский человек», прямой, чуть лукавый взгляд зеленых глаз, улыбка не сходит с лица – дети загипнотизированы его обаянием, да и я, не скрою, тоже.
— Елена Григорьевна!
Оборачиваюсь, ищу глазами того, кто окликнул меня по имени-отчеству. Так зовут меня мои ученики и их родители. И точно. Андрюша с родителями. Да он ли это? Тот ли мальчик, который в возрасте от четырех до шести был неистощимым фантазером, изобретал невиданных зверей с неведомыми именами. Светящееся лицо, легкая, устремленная вперед фигурка…
— Андрюш, не узнаешь Елену Григорьевну?
— Узнаю, по лепке,— бурчит он.
— И вы здесь прозябаете? — спрашивает Андрюшина мама.
— Мы не прозябаем, мы идем рыбу удить.
— Что за погода? Ждем не дождемся конца отпуска. Обошли все кафе и рестораны. Тоска. Вы-то скоро уезжаете?
— Мы на все лето.
— На все лето? — поражается Андрюшин папа.— Это подвиг.
— Что тут может нравиться? Ни позагорать, ни покупаться.
— Вы приезжайте к нам.— Я даю им адрес, телефон.— Приедете? А хочешь с нами рыбу удить, прямо сейчас?— обращаюсь уже к Андрюше.
— Да нет…
— Слушай, что это за люди, такие мрачные люди, вах-вах! — говорит Армен.
Я объясняю, что это за люди.
— Надо было насильно, насильно, э, брать их с собой.— Армен закидывает удочку в воду.— Смотри, Анечка, какие лилии, а листья, вах-вах! Сейчас выпрыгнет лягушка, как сядет да как превратится в принцессу дождя и града,— говорит Армен, отдавая Пете спиннинг.
Он простирает руки над детьми, с головой укрывает их полами своего плаща.
Я стою поодаль, думая об этой недавней встрече. Андрюшиных родителей можно понять: в году один месяц отдыха, хочется поваляться на песке, поплавать, а тут льет и льет, с короткими просветами. Но с другой стороны, разве неинтересно смотреть на воду, на белые и желтые лилии, уютно устроившиеся на ее поверхности? Почему они не никнут под ударами дождевых капель, не заныривают под воду, сидят себе на воде, покачиваются?
Мальчики удят, а Аня катает хлебные катышки и украдкой съедает.
— Ой, хрюшка скаталась! А вот улитка, сейчас выну у ней из головы рожки… «Свиней» и «улиток» Аня складывает в мой карман. Струйки дождя заливаются ей за шиворот, Аня подергивает плечами, ежится.