Я онемел. Молодая женщина, такая изысканная, такая образованная, и… готовит пиццу.
— Я приехала сюда три года назад, меня подвез один мотоциклист, — продолжила она, — я могла бы остановиться где-нибудь еще, все равно где. Я хотела сбежать из Ля-Рошели, от родителей, мотоциклист ехал сюда… Здесь вас встречают с распростертыми объятиями. Распростертыми они и остаются. Очень редко вас в них заключают, чтобы прижать к груди.
Я слушал этот голос, смотрел в эти глаза, такие глубокие и такие грустные, и все больше удивлялся.
— В постель вас тоже приглашают весьма охотно. Но только в постель. В конце концов я встретила человека, совсем не похожего на остальных, диковатое существо, не идущее ни на какие уступки. Все остальные улыбались мне, он — нет, он — единственный, кто был честен, не оглядывался на мои ягодицы, а смотрел мне прямо в глаза.
— Я тоже смотрю вам прямо в глаза, хотя ваши ягодицы великолепны.
— Это правда, вы смотрите в глаза, иначе я никогда бы не пришла сюда, даже ради спагетти со сливочным соусом.
— Вы живете вместе с этим человеком?
— Я не хочу жить ни с кем. Но он мне нужен, и мы видимся почти каждый день. Он очень нервный, как и большинство творческих людей, наверное. Он художник и, как все художники, умирает с голоду. Это тоже нас сблизило, голод, улица, одиночество, я хорошо знаю, что это такое. Я тоже больше не хочу идти на уступки, я делаю пиццу, но я свободна. Я никому не подчиняюсь. Мои руки работают, но голова творит, мысли путешествуют… Он живет в подвале. Когда я его встретила, он горел в лихорадке, три дня ничего не ел. Грязный, небритый. Могу вам даже сказать, что от него плохо пахло. Я притащила ему дюжину пицц. Как только у него в кармане появляется хотя бы три су, он покупает краски и холсты. Даже днем в его подвале темно, как ночью. Он — волк.
Тони кончил убирать кухню. Он подошел к нам. Когда он увидел ее, у него просто помутилось в глазах.
— Так это вы писательница? Я сию же минуту сажусь за книгу. Я думал, что все писатели или древние старики, или покойники.
— Лучше продолжайте готовить, это надежнее. Едят-то все, а кто сегодня читает?
— Хорошо, возвращаюсь на кухню.
Он кокетливо откланялся и исчез, вместе с Моцартом. Воспользовался случаем и сбежал. Мне — уборка ресторана, ему — покер и виски до трех часов утра. Ни одна женщина, как бы прекрасна она ни была, не может вскружить голову, которую кружат страсть и игра. Для Тони игра — это болезнь.
Но сейчас она сидела рядом со мной, произносила странные слова, слова, которые пронзали мое тело. Слова бунтарские и прекрасные. В ее лице был мятеж, и в то же время оно вдруг озарялось восхитительной улыбкой, самой прекрасной на свете. Когда она улыбалась, ее веки еле уловимо подрагивали, а в уголках глаз проступали смутная обида, усталость, что-то еще, едва уловимое. Так выражалась боль, страдание, запрятанное глубоко внутри, придающее ей такое очарование. Она была необыкновенно красива.
Я встал и поставил Gipsy Kings. Их гитары и разрывающие душу голоса были похожи на это лицо. Как одержимые, они отчаянно кричали о любви.
Когда я вернулся, она уже стояла с сумкой на плече, собираясь уходить. Не надо было мне оставлять ее одну.
— Я провела прекрасный вечер, такой спокойный. Мне даже кажется, что я много смеялась.
— Это из-за порто.
— Нет, это из-за вас.
— Из-за меня?
— Да, вы… как бы сказать… вы — настоящий.
— Я предпочел бы быть волком, клоуны больше подходят для детей.
— Вы заблуждаетесь, нам они нужны еще больше, чем детям, жизнь ожесточает нас, а дети умеют смеяться из-за любых пустяков.
— Я постараюсь быть забавным волком или свирепым клоуном и поеду в Италию за пармезаном.
— Лучше постарайтесь придумать вторую фразу для вашего романа.
— Вторая фраза моего романа — это вы.
Улыбаясь, она вышла из ресторана. Весь вечер я смотрел ей прямо в глаза и назвал «восхитительными» ее ягодицы. Они были по меньшей мере столь же поразительны, как и ее глаза.
Она уже успела перейти площадь. Я не знал даже ее имени.
— Меня зовут Поль, — крикнул я ей.
Она обернулась.
— А меня — Сильвия.
Она улыбалась, одна в ночи среди платанов, в своем коротеньком черно-красном платье. На несколько дней она опередила само лето. Впервые за долгое время я вообще не чувствовал усталости. Под музыку Gipsy Kings я тщательно убрался в ресторане, повсюду мне виделось ее улыбающееся лицо. Вернется ли она?
Она вернулась на следующий день. Было около девяти утра, я как раз выносил стулья на террасу. Она возникла прямо передо мной внезапно, словно появившись из золотого солнечного света, какой бывает только по утрам.
— Мне не хотелось возвращаться прямо к себе и сразу ложиться спать после ночи работы. Я купила круассанов. Если вы приготовите нам два кофе, мы успеем их съесть, пока они горячие.
Горячим было и мое сердце, и оно билось быстрее, такое счастливое, такое легкое. Я вынес только половину кресел на террасу. Мы оказались с ней первыми посетителями.
Я не знал, что сказать. Кофе никогда не был таким вкусным, а первые лучи, озаряющие влажную площадь, — такими прекрасными. Июнь начинался с чуда. Мы смотрели друг на друга, смеялись, ели круассаны и пили кофе. Я даже еще не вынес столы. Такие мгновенья бывают так редко, они столь же хрупкие, как и само совершенство. Красивые улицы, новая жизнь, ласковые собаки… Я мог кричать, прыгать, скакать, но я не мог сказать ни слова. Да даже и не пытался. Я сделал нам еще два кофе. Я думал о том, что она не спала всю ночь, но была еще прекрасней, чем вчера вечером. А сам я разве спал, если, закрыв глаза, видел одно ее лицо?
В течение всего июня она приходила к нам постоянно. Она появлялась то утром, то днем, то вечером, раз в два-три дня. Однажды днем она поднялась ко мне, под крышу. Я только что закрыл ресторан. У меня очень мало мебели, все стены завалены книгами, большинство из которых — детективы, которые я покупаю у букинистов. Она была удивлена. Даже не взглянув на открывающийся из моего большого окна вид на черепичные крыши, беспорядочно возникающие среди деревьев, она сказала:
— Странно, столько книг — у владельца ресторана. У вас их в три раза больше, чем у меня.
— Я по крайней мере лет на десять вас старше.
— Как вы успеваете читать? Ведь вы работаете с утра до ночи.
— Я читаю с ночи до утра. Я не всегда был владельцем ресторана, а вот читал — всегда. Как и вы, я работал на фабриках, на стройках и прятался в туалетах, чтобы читать. Мои начальники думали, что я постоянно болен, а я проводил время с Рембо, Хемингуэем, Селином. Десятиминутное путешествие, сидя на унитазе. Когда я работал на судостроительной верфи в Ля-Сьете, я прочел «Людей и мышей», сидя в трюме корабля, прямо в машинном отделении, под оглушительный грохот турбин, раскаленных, словно печь. Это лучшее место, чтобы читать Стейнбека, с меня так текло, что даже книжка была мокрой от пота.
Она брала книгу, быстро просматривала ее, потом брала другую. Она читала все на свете, знала биографии писателей. Про каждый роман ей было что сказать, ее суждения были резкими и очень личными. Словно она только что прочитала его. Я был поражен оригинальностью ее высказываний и силой ее интеллекта. Интеллект этой женщины поражал так же, как и ее красота. Я тоже прочел все эти книги и почти все уже забыл. Ее мысли были такими же острыми, как ее маленькая грудь, натягивавшая платье. Кто-то из писателей сказал: «Она была прекрасней того сна, который я так никогда и не увидел».
Это те самые слова, которые я тоже мог сказать бы, когда увидел ее, тогда, на скалах. Но она сама — писатель.
— Пойдемте искупаемся, — предложил я ей, — я должен открыть ресторан только в семь вечера, здесь под крышами совсем нечем дышать.