От всего этого я сильно устал.
Хотелось быть жертвой. Хотелось приятного ощущения – слушаться советов отца и матери. «Постели вон то полотенце. Уронишь ведь. Смотри, уронил! А я ведь тебе говорила – уронишь».
Я всей душой рвался к нежному спокойствию, таившемуся в тех фразах.
Иллюзия одной ночи, в которой сгустилась эта потребность. Нет, для иллюзии все слишком отчетливо. Настолько, что проще признать у себя временное нервное расстройство. Тем более нелегко признаться себе в слабости, способной привести к нервному недугу, однако сейчас это – самое разумное решение.
На сей раз я вышел на станции Таварамати.
Не очень давно меня обидело, как один телевизионный диктор произнес название квартала – «Тавара-тё». Как будто меня лишили родины. Большинству это название не говорит ровным счетом ничего, а для меня оно – маленькая, но святыня.
Я поднялся по лестнице метро к этой самой родине – яркие летние лучи солнца словно выжигали грязноватые улицы. Совсем скоро я опять увижу эту пару, однако и грязь на улицах, и солнечный свет наполняли меня ужасом. Ноги подкашивались.
Я уверял себя: я иду совсем не для проверки, – я не мог поверить, что такое могло произойти на самом деле. Потому что если проверять, при любом раскладе меня ждет неминуемое разочарование. Так зачем же я спешу в то место, где развеются нежные воспоминания о той ночи? В районе Дзиюгаока купил сладости и выпивку.
Все правильно: меня угощали – нужно отблагодарить. Днем их, скорее всего, нет. Передам через соседей.
Я сразу узнал, где поворачивать. Когда меня сюда привели, я не был пьян и хорошо запомнил расположение двора. Вон та лестница. Я, как тогда это сделал мужчина, бесшумно поднялся наверх.
Идя сюда, я беспокойно надеялся, что дом исчез и найти его невозможно. Но вот передо мной явственно тянулся коридор второго этажа, дверь в ту квартиру открыта. Ее подпирало синее мусорное ведро, убери его – и дверь захлопнется. Вряд ли они ее заранее открыли, дожидаясь моего прихода. Пожалуй, проветривают.
Как бы ни пытался бесшумно взобраться по лестнице, шаги непременно отдаются в каждой квартире. Раз уж поднялся, стоять до бесконечности не годится. Меня будто кто-то подтолкнул – я энергично подошел к самой дальней двери и постучал.
– Добрый день.
И сразу, съежившись, заглянул внутрь.
– О, пришел?
Мать. Молодая мама одна, сидя за столиком, вращала рукоять какой-то пластмассовой емкости.
– Прошу прощения за внезапность…
– Ничего страшного. У нас и телефона-то нет. Все приходят внезапно.
Она говорила, а сама продолжала крутить ручку.
– Жара… целыми днями.
– Да уж.
Странная пластмассовая емкость.
– Что это… такое? – Я вошел в комнату. Меня всегда считали стеснительным, но сюда я зашел естественно, будто к себе домой.
– Мороженое делаю.
– Да ну?
– Покупное – оно все какое-то слишком сладкое.
– Первый раз вижу такой агрегат.
– Его сейчас рекламируют.
Нет, это не мама. В начале пятидесятых таких аппаратов быть не могло. Эта женщина и впрямь живет в современном мире.
– Снимай штаны.
– Зачем?
– Помнутся.
– Да ладно.
Вот бы я пришел в дом к людям и начал снимать штаны один на один перед полузнакомой женщиной.
– Ну тогда хотя бы верх?
– Верх… тоже не могу.
– Почему?
– Там одна майка.
– Так и ладно. Кого стесняться?
– Да я не стесняюсь.
– Покрути.
– Что?
– Вот эту штуку… вот так… да, да, вот так.
И я уже начал вместо нее крутить ручку мороженицы.
– Я вытру салфеткой.
Она достала из коробки в углу аккуратно сложенное полотенце и пошла его смочить.
– Чуть не забыл: вот печенье и сакэ.
– Спасибо. Мог бы не беспокоиться.
– Да, но… в прошлый раз… такое угощение.
– Весело было. В тот вечер.
– Точно. А где отец?
Я спросил как ни в чем ни бывало. Бездетным супругам говорить «отец» нелепо, но она ничуть не смутилась.
– Сегодня вышел в первую смену. Работает до семи. Значит, вернется где-то в восемь.
– В восемь – это рано?
– Вообще-то ресторан закрывается в два.
Она хотела было протереть мне лицо влажным полотенцем, но я инстинктивно дернулся.
– Сиди смирно. – Будто ребенка приструнила.
Пока я крутил ручку, она вытерла мне лицо, шею…
– Выходит, что и в три возвращается?
– Легко идет?
– Что?
– Крути, крути.
– Ага.
– Можешь не давить изо всех сил.
– А где ресторан?
– На Синтоми-тё.
– Далековато.
– Еще недавно работал здесь же – в Асакуса. Но недолго. Как только становится неинтересно – бросает.
– Вот как?
– Мастер-то он хороший. Когда стоит за стойкой, сырье зря не портит, суси выходят ладные, сам любит чистоту, лицом не промах, с клиентом работать умеет, чего не знает – не скрывает. Тут уж ничего не скажешь.
– А-а.
Выполоскала в раковине полотенце.
– Одно плохо: чуть надоедает – на месте не сидит. Глядишь, уже и бросил.
– Вот как?
Я к тому времени отца уже начал идеализировать, но когда услышал о таком, вдруг спохватился: «Стоп, это не об отце, а о муже этой женщины. Путать нельзя».
– Ресторанчиков суси-то много. Если вступил в Союз поваров, работа сразу найдется. Вот он и рад. Терпеть не может мастеров, которые говорят, что на суси костьми ложатся. И держится от престижных ресторанов подальше.
– Хватало бы на жизнь…
– На жизнь-то хватает, но лучше вот этой квартиры позволить себе уже не можем. Я-то ладно, мечтам предела нет. Жили бы душа в душу – и то хорошо.
– Верно.
– Пиво будешь?
– Нет, спасибо.
Еще не хватало – выпивать с самого обеда, к тому же в отсутствие хозяина.
– Ладно тебе скромничать. В тот вечер тоже стеснялся: «нет, спасибо», «уже достаточно». А поставили на стол – пил как миленький. – И с этими словами она откупорила бутылку.
В конечном итоге пить придется. Я подумал: растечется алкоголь по жилам – удивляться уже будет нечему.
Случайно познакомился с общительным человеком, который пригласил меня к себе домой. Жена была не против – выпили втроем и расстались. С некоторыми людьми такое случается нередко. Я сам, как человек сентиментальный, наслоил на них отца и мать. Убери навороты – удостоверяться будет не в чем.
Женщина. На руках под аккуратным летним платьем в розовую полоску заметны укусы комаров. Умершая мать не может так явственно возродиться. Умерший отец, зная, что я приду, не стал бы работать до семи в ресторанчике суси на Синтоми-тё. Мне осталось лишь втайне признаться в собственной слабости: я пошел на поводу у сумасбродных мыслей.
– Мне очень, – сказал я, – очень приятно было в тот вечер… Вот и зашел поблагодарить.
– Мы думали, ты это сделаешь раньше.
Она подлила мне пива. Я мельком взглянул на профиль и опять похолодел – ну до чего похожа.
Но разве не странно, что наедине с тридцатилетней женщиной у меня не возникает никаких… помыслов? Нет, даже не так. Она изумительно похожа на мать, и это естественным образом сдерживает влечение.
Однако что будет, когда вернется ее муж? Помогут мне уверения в отсутствии даже мысли об этом лишь из-за того, что она так похожа на мою покойную маму?
Нет, не помогут. Нужно уходить. Нельзя было так долго баловать себя пивом. Нельзя становиться поводом для ссоры между этими людьми. «Ну, мне пора», – хотел сказать я, но проглотил слова. Поймал себя на мысли: «Вернусь – и что дальше? Опять не буду находить себе места». Вместе с тем я понимал: нелепо отказываться от общения с этими людьми, так сильно похожими на моих родителей.