Чингиз шевельнулся, чтобы откинуть одеяло, и девочка исчезла. Только что была здесь, расплетала косички, а вот уже и нет ее — сквозь стенку прошла!
Видно, Чингиз еще не совсем проснулся. Очень может быть, что Ларкан приснилась ему. Чего не случится в доме, к которому он еще не привык. Чингиз натянул одеяло, повернулся на бок и опять задремал.
Когда он снова проснулся, в доме никого не было. Если не считать солнца, которое пожаром полыхало на стене, на узорчатом старом ковре. Чингиз вскочил с постели и застыл у окна.
А во дворе, а во дворе — что там творится! Братишки и сестренки, те, что поменьше, и те, что побольше, сидят у тандыра, прижавшись друг к дружке, как воробьи. В цинковом корыте барахтается голая малышка, орет в три голоса, закрыв кулаками глаза, а сверху Ларкан сливает воду из старого щербатого чайника.
— Вот и все, дурочка!
Ларкан вытаскивает сестренку из корыта, и плач прекращается. Девочка сама вытирается платьем своим, потом натягивает его на себя и усаживается, довольная, рядом с братьями и сестрами. Теперь она — счастливый зритель, глаза ее сияют от радости и ожидания.
Ларкан раздела другую сестренку, усадила в корыто и добавила в казан холодной воды.
— Хороша! — Ларкан пробует воду рукой и под безжалостный смех малышей обливает ревущую девочку водой. Она мылит, натирает колючей мочалкой, скребет до тех пор, пока на оливковом теле девочки не проступают красные пятна.
Чингиз вышел во двор, присел на корточки возле корыта и тоже стал смотреть, как лютует Ларкан. Трехлетний Суюндик, тот самый крепыш, что спал рядом с Чингизом, хватал пятерней мыльную воду и швырял ее в лица сидящих. Роль простого зрителя не устраивала его. Ларкан отгоняла его, но он подбирался к корыту с другой стороны, цеплял пятерней мыльную пену и с визгом отбегал, чтобы снова в кого-то плеснуть. Ларкан рассердилась, поймала его, раздела и стала мыть вне очереди. Он рычал, брыкался, расплескивал воду, плевал на свою мучительницу, а братья и сестры изнемогали от веселья.
В это время мимо двора на ишаке проехала женщина с тяжелой сумкой, свисавшей с седла.
— Что это у вас, тетушка Дильде?
— Рыба, дочка. В сельпо привезли морской окунь.
— Окунь? Это с таким глазом на одном боку?
— Беги скорее, а то все разберут.
Ларкан уставилась на Чингиза с немою просьбой в глазах.
— Ладно, я помою его, — сказал он великодушно.
Ларкан, радостная, влетела в дом, выскочила оттуда с мешком — на такую семью, как у них, простая сумка не годилась, — вывела из сарая коня, влезла в седло и ускакала в поселок. А Чингиз, полный усердия, поймал Суюндика, успевшего сбежать со двора, и усадил в корыто. На минуту утихший было мальчик опять заорал, замолотил руками и ногами, брызгая водой.
Теперь ребята уже не сидели на месте. То один, то другой подбегали к корыту и плескали на брата водой. Чингиз не знал, как унять разгулявшуюся ораву. Он отошел, чтобы набрать в чайник воды и ополоснуть забияку, но тот выпрыгнул из корыта и, недомытый, с клочьями пены на теле, спрятался в сарай. Чингиз погнался за ним, но из сарая послышалось рычание пса:
«Р-р-р-ра-а-у! Га-а-у!»
Чингиз медленно попятился, а из сарая полетели в него куски кизяка. Маленький, от горшка полвершка, а швырялся Суюндик ловко и сильно. В конце концов мокрый шмат навоза угодил Чингизу в лоб и залепил глаза. От меткого выстрела ребята пришли в восторг.
— Ах ты сопляк! — обиделся Чингиз. — Выходи, кому говорят?
В сарае затихло. Пес разлегся у порога и на этот раз миролюбиво зевнул. Чингиз осмелел и прошел в сарай.
Буланая кобыла хрупала сено, на насесте копошилась больная курица, из темных углов несло прокисшей духотой.
Суюндика в сарае не было. Не было его ни в коровьем закутке, ни там, где стояла кобыла. Чингиз поискал его за горкой кизяка, в груде сена, но нигде не нашел.
Во дворе послышались крики и смех. Чингиз выскочил и увидел мальчика на плоской крыше сарая. Суюндик стоял на четвереньках задом к ребятам и смотрел на них из-под ног, вниз головой. Как он залез туда? Что он затеял?
— Слезь, прошу тебя! — взмолился Чингиз. — Прошу тебя, осторожно!
Суюндик встал на толстые и кривые ножки свои, стряхнул с живота клок навоза, подошел к краю крыши и начал сверху поливать тоненькой желтой струйкой. Вид его был сосредоточен и деловит.