Подходит быстро, пожимает вставшему навстречу руку.
Ваня. Как спали, э, Жорж?
1-й одобрительно ему кивает.
Жорж. Спасибо, друг мой, спал хорошо. Под утро, правда, от нового, должно быть, места, беспокойство явилось некоторое.
1-й. Жорж рассказывал мне вчера перед сном про их кавалергардский полк, забавного очень много.
Жорж. Заболтал вас. Но воспоминания всегда начинаются с пустяка, да позволь, дай им щелочку, хлынут таким потоком, что возможности нет совладать. (Хлопает Ваню по плечу). А из вас отличный бы вышел кавалергард – рост, статность… и глаза у вас, друг мой, умные.
Ваня. Ну уж…
1-й. Два года в медицинском отучился, да спортивная травма серьезная подвела.
Жорж. О, не унывайте, мой друг! Скольких офицеров я знал с раненьями в войнах, иные едва выжили, да выжили и выправились потом. Не унывайте, кавалергард! Цель ставьте и дорога откроется. Я вот, выброшенный отовсюду, и обязанный заботиться уже о семье, понял вдруг: опускает голову человек – и нет скоро его. Наоборот следует: превзойти себя. Превзойти, чтобы стать собою самим!
Ваня. Превзойти себя, чтобы собою стать?
Жорж. Именно. Иначе и не поймешь никогда – кто ты.
1-й. Неплохо замечено.
Жорж. Уж верно, не мною первым.
1-й. Замечено очень немногими, а выполнено почти что никем. Хотя вот вам удалось.
Жорж вдруг задумывается…
Ваня. А ведь на завтрак уже пора. Отправляйтесь, господа.
Жорж. (На лице снова улыбка). На завтрак? И очень кстати! Ужин, помнится, вчерашний нехитрым был, но для пищеваренья здоровым. (Берет коллегу за плечи). Идемте, мой друг.
Комната перед палатой.
Входят из коридора, уходящего в глубину сцены, Ваня и человек лет сорока пяти – высокого роста, худощавый.
Ваня , показывая на дверь в палату: Там ваша диван-кровать, тумбочка, а здесь и холодная вода, и кипяток – если чая попить, в шкафчике чай – черный, зеленый, сахар… Я до утра понедельника тут на дежурстве, обращайтесь по любому поводу. Зовут меня Иван. А к вам как обращаться?
Человек. Да как угодно. … Меня по-разному называли. А собственного имени, сколько себя помню, и не было.
Ваня. А в детстве?
Человек. (Вздрагивает и смотрит несколько секунд удивленно). Как интересно ты спросил.
Ваня. Что же особенного?
Человек. (Оживленно, всё с тем же легким удивлением; глядит в сторону уже не на Ивана). Мне почему-то в голову не приходила тема эта – про детство. (Пауза. И с недобрым теперь выражением). Нет, придумать же надо, чтобы вообще не было детства!
Ваня. Я, извините, вас недопонял – тяжелые очень годы? Или вы их совсем не помните?
Человек. Да что же помнить, если вовсе их не было. (Хлопает в ладоши). Ну, гениально! Нет детства – нет человека, ха!
Ваня. (Обеспокоенно). Не волнуйтесь, пожалуйста. У нас отличный зав. отделением. Всё вспомните – и детство, и имя.
Человек. (Уже спокойно и равнодушно). Ах имя… имя… Зови меня, Ваня, «князь». Если тебе это не претит, разумеется.
Ваня. (Улыбается). Не претит совсем.
Человек. Ну и славно.
Ваня. А сейчас завтрак, как раз. Сходите-покушайте.
Человек . Спасибо, есть не хочу. А чая бы выпил.
Ваня. Отлично, и я с вами попью.
Быстро достает чашки из шкафа, спрашивает за спину:
– Вам черный или зеленый?
Человек. По утреннему времени лучше черный.
Ваня проворно кладет на стол сахарницу, пакетики в чашки, заливает в них кипяток.
– Прошу.
Где-то в глубине пробуют гитару и голос, раздается пение приятным высоким баритоном:Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная.
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная.
Человек. Это кто? Ваня. Цыган. То есть по жизни он бухгалтер. Вы потом в столовой увидите – толстый такой в очках.
Вот там звезда одна горит
Так ярко и мучительно.
Лучами сердце шевелит,
Дразня его язвительно.
Убыстряя:
Чего от сердца нужно ей,
Ведь знает без того она,
Что к ней тоскою долгих лет
Вся жизнь моя прикована.
Ваня. Говорит, сбежал из табора, не поладил с их цыганским бароном – вор, дескать, бандит.
Человек. Барон?
Ваня. Ну, или генеральный директор компании этой, и заместитель его. И проверяющая организация.
Человек. От здешней жизни не убежишь. Места тут много, а бежать некуда.