Выбрать главу
На равнине югославской, Под Ельцом и под Москвой — На германской, На гражданской, На последней мировой.
Но сложилося веками: Коль уж нет в роду мужчин, Принимает герб и знамя Ваших дочек Старший сын.
Но не хочет всех лелеять Век двадцатый, век другой. И опять кружится лебедь Над иркутскою тайгой.
И легко мне с болью резкой Было жить в судьбе земной. Я по матери — Раевский. Этот лебедь — надо мной.
Даль холодная сияет Облака — как серебро. Кружит лебедь и роняет Золотистое перо.
1986
САД
Здравствуй, родина, Поле мое с васильками! Здравствуй, сад И заросший забор. Этот сад посадил я Своими руками. Тридцать лет Пролетело с тех пор.
Этот домик садовый С отцом я построил. Эти ели высокие Я посадил. Жаль, что годы шагают Безжалостным строем И уже не далек Знак последних светил.
А на елях моих Поселились веселые белки. По садам из соседнего Долгого леса пришли. И резвятся, и скачут, Как будто секундные стрелки. И сбегают бесстрашно До самой земли.
И рассветы над лесом По-прежнему неудержимы. И роса по утрам На деревьях чиста, как слеза. Сад еще плодоносит. Родители стары, но живы. Слава Богу! Чего еще можно сказать?
1987
* * *
Ах, Виктория-Вика! Как же так в самом деле?.. Надломилась гвоздика. А мы — проглядели.
Проглядели, хоть знали, Что с тобою творится. Ты прости нас в печали, Свободная птица.
Отцвела ежевика За садовой калиткой. Не спасти тебя, Вика, Ни свечой, ни молитвой.
Рок такой неминучий — Тяжелый и страшный! Словно черная туча Над черною пашней.
Не помочь ни обедней, Ни болью, ни кровью. Может, только последней Запредельной любовью?…
1987
ПАМЯТИ ДРУЗЕЙ                    Имею рану и справку.                                   Б. Слуцкий
Я полностью реабилитирован. Имею раны и справки. Две пули в меня попали На дальней, глухой Колыме. Одна размозжила локоть, Другая попала в голову И прочертила по черепу Огненную черту.
Та пуля была спасительной — Я потерял сознание. Солдаты решили: мертвый, И за ноги поволокли. Три друга мои погибли. Их положили у вахты, Чтоб зеки шли и смотрели — Нельзя бежать с Колымы.
А я, я очнулся в зоне. А в зоне добить невозможно. Меня всего лишь избили Носками кирзовых сапог. Сломали ребра и зубы. Били и в пах, и в печень. Но я все равно был счастлив — Я остался живым.
Три друга мои погибли. Больной украинский священник, Хоть гнали его от вахты, Читал над ними псалтирь. И говорил: «Их души Скоро предстанут пред Богом. И будут они на небе, Как мученики — в раю».
А я находился в БУРе. Рука моя нарывала, И голову мне покрыла Засохшая коркой кровь. Московский врач-«отравитель» Моисей Борисович Гольдберг Спас меня от гангрены, Когда шансы равнялись нулю.
Он вынул из локтя пулю — Большую, утяжеленную, Длинную — пулеметную — Четырнадцать грамм свинца. Инструментом ему служили Обычные пассатижи, Чья-то острая финка, Наркозом — обычный спирт.
Я часто друзей вспоминаю: Ивана, Игоря, Федю. В глухой подмосковной церкви Я ставлю за них свечу. Но говорить об этом Невыносимо больно. В ответ на расспросы близких Я долгие годы молчу.
1987