Кроме того, инквизиторы постановили: любой, имеющий среди родственников по восходящей линии хоть одного христианина, должен креститься. Одним из первых, кого забрали, был Хамед. Его дед был пленным христианином, по доброй воле принявшим ислам. Отряд кастильских солдат с инквизитором во главе явился в его дом в Альбайсине. Встревоженные соседи высыпали на улицу, чтобы помешать свершиться неправедному делу. Не тут-то было. Дальше — больше: и в других кварталах города были взяты под стражу гранадцы, в числе которых были две женщины. Всякий раз собиралась толпа, и солдатам приходилось прокладывать себе дорогу. Но больше всего задержаний произошло в Альбайсине. Неподалеку от нашего бывшего дома сгорел недавно отстроенный храм. За это были разграблены две мечети. Для каждого его вера была главенствующей.
Вскоре стало известно, что, не выдержав пыток, скончался Хамед. Он держался до последнего, напоминая мучителям о подписанном католическими королями соглашении. Когда весть о его кончине разнеслась по городу, был брошен клич к восстанию.
Из всех знатных людей Альбайсина Хамед был единственным, кто не тронулся с места, и не потому, что собирался перейти в стан врага, а потому, что намеревался продолжить миссию, которой посвятил свою жизнь: вызволять мусульман из плена. Уважение к его благородной деятельности и возрасту вкупе со всей накопившейся злостью заставили мусульман без колебаний выйти на улицы и возвести баррикады. Часть гарнизона, чиновников и католических священников была вырезана. Поднялось восстание.
Разумеется, горожане были не в состоянии противостоять оккупационным войскам. Вооруженные несколькими арбалетами, шпагами и штыками, а также дубинками, они преградили кастильским войскам вход в Альбайсин и пытались сплотиться для священной войны. Но после двух дней боев восстание было подавлено. И началась резня. Власти распространили слух, что все мусульмане, принимавшие участие в мятеже, подлежат истреблению, и коварно добавили, что шанс уцелеть есть лишь у тех, кто примет христианство. Гранадцы целыми улицами повалили креститься. В некоторых селениях Альпухарры крестьяне заупрямились, им удалось продержаться несколько недель; вроде бы даже убили синьора Кордовы, руководившего экспедицией против них. Но все же и там сопротивление не имело шансов на успех. Сельским жителям пришлось вступить в переговоры, в результате которых нескольким сотням семей было позволено уехать и обосноваться в Фесе; кто-то укрылся в горах, заявив, что никому не отыскать их, остальные крестились. Никто более не смел произнести «Аллах акбар» на андалузской земле, где восемь веков муэдзины созывали правоверных на молитву. Никто не имел права читать Коран над телом усопшего отца. Во всяком случае, на людях, поскольку втайне силой обращенные в чуждую религию люди отказывались отрекаться от своей.
Душераздирающие послания были отправлены в Фес. «Братья, — говорилось в одном из них, — ежели после падения Гранады мы уклонились от нашего долга переселиться на чужбину, это проистекало единственно из нехватки средств, ибо мы являемся самыми неимущими и бесправными из андалузцев. Теперь мы вынуждены согласиться с крещением, дабы спасти наших жен и детей, но мы страшимся навлечь на себя гнев Всевышнего в день Страшного Суда и отведать мук Геенны. И потому умоляем вас, наши переселившиеся братья, помочь нам советом. Порасспросите докторов Права, что нам делать, ибо страх наш беспределен».
Преисполнившись жалости, фесские гранадцы в тот год много раз собирались вместе, иногда даже в доме Кхали. Тут можно было встретить и знатных людей, и улемов, искушенных в делах веры. Иные пришли издалека, желая поделиться итогом своих размышлений.
Помню, я увидел однажды муфтия из Орана, мужчину лет сорока в тюрбане под стать тюрбану Астагфируллаха, но как-то менее угрожающе сидевшем на его голове. Сдержанный более обычного, дядя вышел ему навстречу. На протяжении всего собрания присутствующие ограничивались лишь вопросами, не смея вступать с муфтием в спор или подвергать сомнению его ответы. И в самом деле возникшие затруднения требовали прекрасного владения знаниями в области веры и традиций, а также немалой смелости в толковании вопросов веры: согласиться с тем, чтобы сотни миллионов мусульман отреклись от заветов Пророка, было немыслимо, но и требовать от населения целой страны погибели на кострах Инквизиции было чудовищно.