Я тоже смотрел на него. И вдруг во мне пронеслось столько связанных с ним воспоминаний: вот он воодушевленно рассказывает мне о Гранаде, вот нежно гладит по затылку, вот в гневе изгоняет мою мать, вот он, такой жалкий, за столом кабака и такой отвратительный в момент решения участи моей сестры. Сколько всяких истин хотелось мне прокричать ему с высоты, на которой я в эту минуту оказался, — с высоты лошади! Но я знал, стоит мне сойти на землю, вернуть кастеляну королевского двора лошадь и шелковый наряд, выдаваемые им по случаю Дня Оглашения, стоит мне перестать быть героем этого дня, и мой язык тут же приклеится к гортани, не в силах вымолвить ни слова.
ГОД ВОЕННОЙ ХИТРОСТИ
908 Хиджры (7 июля 1502 — 25 июня 1503)
— Зеруали никогда не был бедным пастухом, как он говорит. И не находил клад. Он многие годы грабил, разбойничал, убивал, а его начальный капитал — плод грабежей, которым он предавался четверть века. Но есть и кое-что похуже.
Харун неделя за неделей добывал все новые и новые сведения, и удавалось это ему как никому другому, но, несмотря на мои беспрестанные просьбы, отказывался выдать мне хоть малейшее сведение до тех пор, пока полностью не узнает всего.
В этот день он поджидал меня у мечети Кайруанцев. С трех до пяти утра у меня были занятия с одним сирийским эрудитом, посетившим Фес. Харун больше не учился и уже щеголял в короткой куртке землистого цвета, которую носили все разносчики. Его рабочий день должен был вот-вот начаться.
— Самое ужасное, — продолжил он, — то, что этот тип до безумия ревнив и убежден, что женам только того и надо, что изменить ему, особенно самым молодым и красивым. Достаточно поклепа, навета, слова, оброненного вскользь соперницей, и несчастную находят задушенной. Евнухи Зеруали устраивают так, чтобы это выглядело как смерть в воде в результате несчастного случая либо грудной жабы. Уже по крайней мере три его жены погибли при подозрительных обстоятельствах.
Мы ходили взад-вперед под арками мечети, освещенными бесчисленными масляными лампами.
Харун замолчал, ожидая, как поведу себя я. Я же был слишком подавлен, чтобы вымолвить хоть слово. Конечно, я понимал, что тот, кому была обещана моя сестра, был способен на злодеяние, потому-то и пытался помешать этому браку. Но теперь речь шла уже не только о том, чтобы спасти юное существо от серой однообразной жизни, а о том, чтобы спасти ее от самого настоящего убийцы. Проныра был озабочен не менее моего, но натура его была такова, что он не мог долго предаваться переживаниям.
— Когда состоится свадьба?
— В ближайшие два месяца. Договор подписан, полным ходом идут приготовления, отец собирает приданое, заказал простыни и матрасы, платье Мариам уже сшили.
— Ты должен поговорить с отцом, только с ним одним, если вмешается кто-то посторонний, он упрется и исправить что-то будет уже невозможно.
Я последовал его совету. Предварительно попросил мать проверить через Сару, верны ли сведения Харуна. Та неделю спустя все подтвердила, заставив меня поклясться на Коране, что ее имя никогда не всплывет в связи с этим делом. Это подтверждение было мне необходимо для того, чтобы не испытывать сомнений при встрече с отцом.
И все же, несмотря на предосторожность, я целую ночь провел без сна, перебирая в уме, с каких слов начать разговор, какими отстаивать свою правду и как, наконец, с Божьей помощью переубедить отца. Бесчисленное количество фраз бороздило мой ум, от ярких до невыразительных, но ни одна не дожила до утра, так что пришлось заговорить с отцом наобум, начав с первого, что пришло в голову.
— Я должен сказать тебе одну вещь, которая, возможно, тебе не понравится.
Как всегда по утрам, отец сидел в углу патио на кожаной подушке и хлебал вареную полбу.
— Натворил что-нибудь?
— Речь не обо мне. — Я собрал в кулак все свое мужество. — С тех пор как стало известно, что сестру выдают за Зеруали, много неприятного рассказывают об этом типе.
Отец поперхнулся.
— Кто рассказывает? Уж завистников-то в этом городе хоть отбавляй!
Я пропустил эту реплику мимо ушей.
— Говорят, некоторые его жены были задушены.
— Если кто-нибудь еще раз скажет тебе это, отвечай, что раз они были наказаны, значит, было за что, и что в нашем роду все женщины отличались безукоризненным поведением.
— Ты уверен, что Мариам будет счастлива за…
— Не суйся не в свое дело.
Он обтер рот рукавом и встал, собираясь уходить. Я вцепился в него и стал умолять: