— Неужели так можно влюбиться? — прошептал я, ослабил хватку и рукой погладил её плечо. Продолжил тревожно шептать, — я не о тебе. Ты не любишь его. Я о себе.
Сделал шаг назад. Улыбнулся во весь рот, своей безотказной, белозубой улыбкой. Ослепительный оскал дал осечку, оказался не таким уж и безотказным. Девушка юркнула в сторону и побежала быстро наверх, а я остался стоять и смотреть в стену.
Кажется месяц или два назад мне точно так же было хреново на вечеринке – девушка сбежала.
У меня были легкодоступные подружки, а с той самой встречи у меня никого не было. И я не хотел.
Вспышка яркая выжгла всю дурь и неразборчивость в связях.
Бывает. Жалко, что в девятнадцать, некоторые до тридцати без башни.
Медленно поплёлся наверх. На нашей лестничной площадке хлопнула дверь. Далира спряталась в своей съёмной квартире.
2
Мог бы и эту квартиру сдать. Но мне нравилось, что в посёлке есть, куда завалиться и это не дом родителей. В девятнадцать иметь своё жильё – просто невероятно круто.
Возможно, поэтому лет в семнадцать я всем навязывался, со всеми знакомился, вливался во все компании, а теперь наоборот: меня искали, ко мне в друзья набивались.
Как жизнь меняется! И это зависит от того: есть у тебя недвижимость или нет.
Когда я во взрослую жизнь входил, батя и старший брат Касьян со мной разговаривали на тему, кому я нужен и что с этим делать. Оценив мои умственные способности как в целом неплохие. Отпустили с Богом в свободное плаванье, но приглядывают.
Трёхкомнатная квартира старой планировки. Комнаты маленькие, потолки невысокие. Балкон имелся. Мебель старинная.
Пустая квартира… Я сразу свет включил. Фонарь осветил маленькую прихожую, никак не могу привыкнуть, что на вешалке только мои вещи. Когда-то здесь с братом жил. Брат Миха бросил учёбу, ушёл в армию.
Я один.
И мне страшно смотреть в глубину этого маленького коридора. Мне всё время кажется, что там стоит высокий, здоровый мужик, держит в руке ремень. Бегут по коже мурашки. Я – маленький ребёнок.
Намного раньше здесь жил мой отец – Лисицын Сергей. Очень жестокий. На спине у меня четыре шрама остались — воспоминания о папе. Бил. Недавно я на очередной попойке потерял паспорт и взял отчество и фамилию кровного отца. Это такой вызов своим страхам.
Но он всё равно стоит в конце этого коридора.
Несколько шагов, я везде включил свет.
Батя Гриша забрал меня в приёмную семью, по наводке моей первой учительницы Марии Николаевны. Меня спасли. Теперь у меня куча приёмных братьев и сестёр, родня вся добрая.
Психику лечили мне десять лет, не меньше. И всё, что осталось от садиста — это сны и боязнь одиночества.
Экран телефона сиял беспрерывно. Заряд опять садился. Приходили сообщения, звонков по десять в минуту. Я не отвечал. Мне надо, чтобы они были, все эти люди. Чтобы мне можно было кому-то позвонить, с кем-то тусануть.
Нет у меня маниакально-депрессивного психоза, я только сегодня обнаружил, что могу девушку силой взять. Сам испугался. И депрессий нет. Есть – тревожное расстройство. Это заблуждение, что с этим расстройством люди молчат. У меня обратная форма, я болтаю, окружаю себя людьми, предпочитая среди знакомых количество качеству. Сильная, постоянная тревога, я не справляюсь иногда с нервной энергией, а болтовня меня успокаивает.
И я не понимаю, что мне делать в этой квартире одному. Я здесь только потому, что она за стенкой. Сейчас… Я позвоню десятку пацанов и спрошу совета, как Далиру заполучить.
Нет.
Это личное.
Казалось, личного нет с тех самых пор, как Мишка-брат меня кинул. Точнее он просто в армию ушёл, а у меня истерика по сей день не закончилась.
У меня ещё есть сестра единокровная, дочь Сергея Лисицына. Я о ней никому не рассказываю. И о Далире никому не скажу.
— Зараза, когда уже оставишь меня, — прошептал себе под нос, смотрел на светящийся экран телефона.
Полли, собственной персоной.
Кухня в моей квартире являлась одним из важных помещений. Пожрать – великое дело.
Кухонная мебель: шкафы, выдвижные ящики, полки и столешницы ещё с древних времён остались, я ничего не менял и не собирался. Кухонная техника моего возраста, даже микроволновка фурычила, холодильник работал исправно. Его открыл и навис, разглядывая, что бы съесть.
А телефон продолжал вибрировать. И я лениво ответил Полли.
Полина Рыбкина – дочка богатого папочки, её тётка непосредственно связана со мной. Это та самая Мария Николаевна, моя первая учительница. Она хотела меня усыновить. Какое счастье, что не сделала этого. Есть же Бог на свете! Иначе я бы был обречён на Полли в жёнах, а так вроде имею место для манёвра и полное право сопротивляться.