Рябь на реке пестрит, перебивается, как строки рукописи. Может быть, так вспомнится через десятки лет.
От ночевки к ночевке, как от тетради к тетради.
В Астрахани ночевали, слушали лягушек, писали письмо в село Покровское к сестре Маше.
В Астрахани народ пестрый: русские, татары, калмыки и есть индийцы; базар совсем другой.
Переправились через Волгу, посмотрели на камыши, которые поднялись как рощи, заслонили небо.
На перекладных тарантасом поехали по линейному тракту на Кизляр. Накатанная, изрытая дорога углублялась в степь, деревья как оборвало.
Степь сперва серая, потом серо-пепельная, потом красная. Потом клочковатая с красным песком в промежутках между кустиками травы.
Почтовые станции без крыш. Недалеко от Волги линейный тракт пересекла другая дорога. Звали ту дорогу старым именем: «Разбойничья».
Стада овец, рыжих от пыли, — огромная рыжая земля.
Ночью звезды спускаются до самой травы, как будто небо подоткнули под землю или держит небо всю степь в горсти.
Лев Николаевич утром сам перекладывал с Ванюшкой узлы и чемоданы, садился очень благоразумно — прямо и аккуратно.
Брат, глядя на него, улыбался.
Лев Николаевич все время помнил, что у него где находится: где деньги и сколько их. Казалось ему, что все это очень практично и навсегда устроено. Сосчитал он, сколько у него долгов, сильно морщился, вспоминая, как извинялся перед портным и какое у того сделалось покорное лицо.
Сосчитал, сколько надо экономить, чтобы заплатить долги, сколько надо положить на жизнь в месяц, прикинул десять рублей и восхитился порядку.
Поехали. Ямщик другой — ногаец, кони другие — помельче, покруглее, мохнатые, одномастные.
Тянутся мечты ленивые, восторженные, тянутся, бегут, перебивая друг друга, как конские ноги. Думы по книжкам, как он окажется лихим и храбрым и будет учиться английскому языку и на флейте, его полюбит черкешенка, а он ее научит говорить по-французски, — говорит же Ванюша.
Крупы лошадей опускаются и подымаются все так же; полуявь, полусон, полубред. Сменяются занесенные песками плоскокрышие станции. Тарантас качается, как корыто, в котором моют младенца, или как вода в корыте; с братом говорить нечего — все знает; с Ванюшей разговоры короткие.
ГОРЫ
Толстой ехал на Кавказ в 1851 году сорок дней.
Пробыл он на Кавказе два года семь месяцев.
Писал повесть «Казаки» десять лет — с 1852 по 1862 год.
Значит, не скоро сказка сказывается.
Писать можно, только многое поняв, во многом изменившись. Лев Николаевич написал в конце концов не про себя, а про человека, на него похожего, — Оленина.
Литература — действительность, но перестроенная, освобожденная от случайности. Толстой поехал для того, чтобы писать, значит можно процитировать здесь несколько строк из «Казаков»: «Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались от него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал к Кавказу, тем отраднее становилось ему на душе».
Толстой уходил от своего общества, чувствовал освобождение от прошедшего, а прошлое ехало сзади за ним, сложенное с вещами на тарантасе.
Сменялись кони, перепрягался тарантас — память и наследство прошлого.
Начинались пески, степь то желтела, то краснела, появилась верблюжья колючка; зарядили ружья, стали встречаться вооруженные люди.
«Один раз перед вечером ногаец ямщик плетью указал из-за туч на горы. Оленин с жадностью стал вглядываться, но было пасмурно и облака до половины застилали горы. Оленину виднелось что-то серое, белое, курчавое, и, как он ни старался, он не мог найти ничего хорошего в виде гор, про которые он столько читал и слышал».
Юноша думал, что горы и облака похожи друг на друга и что все это слова, выдумка, как, например, романтическая любовь к женщине. «Но на другой день, рано утром, он проснулся от свежести в своей перекладной и равнодушно взглянул направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он увидал — шагах в двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, — чисто-белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба».
Кто же ехал, кто видел, кто сумел увидеть эти бесконечно далекие и близкие, нужные горы? Для чего их увидел?
Увидел их не один. Сначала увидал Ванюшка, он раньше проснулся.
«И тоже давно на них смотрю, вот хорошо-то! Дома не поверят».
Горы приближались; по утрам они видны были уже разделенными, разно-далекими. А степь все та же, может быть, стала рыжее и песчанее.