Кличка, данная ему Кейлом, — Смутный Генри — прижилась, но лишь они двое знали, что это прозвище означает на самом деле. Только Кейл догадался, что причина смутной манеры Генри отвечать на вопросы и его привычка все переспрашивать состояли вовсе не в неспособности с первого раза понять, что ему говорят, или дать ясный ответ, — это просто был завуалированный способ поиздеваться над Искупителями, оттягивая свой ответ до того предела, после которого их невеликое терпение могло закончиться. Именно потому, что Кейл разгадал смысл такого поведения Генри и восхитился его дерзостью, он нарушил одно из самых важных своих правил: не заводить друзей и не позволять никому искать его дружбы.
Тем временем Кейл пробирался на свободную скамью в Базилике Номер Четыре, намереваясь вздремнуть во время Молитв Уничижения. Он в совершенстве овладел искусством дремать, бичуя себя за грехи — грех распущенности, delectation morosa,[1] грех радости, томления, грехи желаний, — осуществимых или неосуществимых. В Базилике Четыре пять сотен детей в один голос давали обет никогда не совершать грехов, коих они никак не могли совершить, даже если бы знали, что они означают: пятилетки торжественно обещали не желать жены ближнего своего, девятилетки клялись не сотворять себе кумиров, четырнадцатилетки обещали не поклоняться этим идолам, даже если они их себе сотворяют. И все это под угрозой божьей кары, которая поразит их род до третьего или четвертого колена. По окончании службы Кейл, освежившись сорокапятиминутным сном, вместе со всеми, молча следовавшими гуськом, вышел из базилики и направился в дальний конец учебного плаца.
Теперь в дневное время плац не пустовал никогда. Ввиду огромного притока новых послушников в последние пять лет почти все теперь проходило посменно: тренировки, прием пищи, мытье, молитвы. Тренировки проводились даже по ночам — для тех, кого считали отстающими, — и их ненавидели особо, из-за ужасного холода и дувшего с Коросты ветра, даже летом пронизывавшего, как лезвие ножа.
Ни для кого не было секретом, что такое пополнение требовалось, чтобы обеспечить дополнительные силы для войны с Антагонистами. Кейл знал, что многие из тех, кто покидал Святилище, не обязательно направлялись на Восточный фронт, большую часть времени их держали в резерве: на полгода посылали на какой-нибудь театр боевых действий, после чего на год, а то и на более длительный срок возвращали в запас. Ему это поведал сам Боско.
— Ты можешь задать два вопроса, — сказал Боско, после того как сообщил ему об этом странном принципе ротации войск.
Кейл подумал и спросил:
— Собираетесь ли вы в ближайшем будущем увеличить то время, что они проводят в резерве, и увеличивать его в дальнейшем, Лорд?
— Да, — ответил Боско. — Второй вопрос.
— Мне не нужен второй вопрос, — сказал Кейл.
— В самом деле? Ну, берегись, если это окажется не так.
— Я слышал, как Искупитель Комптон говорил вам, что на фронтах создалась патовая ситуация.
— Да, я видел, что ты вертелся поблизости.
— Тем не менее вы говорили об этом так, словно означенный пат не представляет собой никакой проблемы.
— Продолжай.
— За последние пять лет вы подготовили достаточное для серьезных действий количество священников-воинов — слишком много. Вы стараетесь дать им возможность понюхать пороху, но не хотите, чтобы Антагонисты знали, что вы наращиваете свои силы. Вот почему увеличивается время, которое они проводят в резерве.
— О, — улыбка Боско представила собой малоприятное зрелище, — это второй вопрос, хоть ты и хвастался, что тебе достаточно одного. Твое тщеславие, мальчик, погубит тебя, но это, на твое счастье, не входит в мои планы. Я… — Он запнулся, словно не знал, как продолжить, такого Кейл еще никогда не видел, и это нервировало. — Я связываю с тобой некоторые ожидания. К тебе будут предъявлены требования. И если ты не оправдаешь этих ожиданий и окажешься не в состоянии соответствовать этим требованиям, то пожалеешь, что тебя не сбросили со стены с мельничным жерновом на шее. Вот почему именно твоя гордыня тревожит меня больше всего. Любой Искупитель во все времена сказал бы тебе, что гордыня — источник всех остальных двадцати восьми смертных грехов, но у меня есть более важная забота, чем печься о твоей душе. Гордыня искажает твои суждения и загоняет тебя в ситуации, которых ты мог бы избежать. Я позволил тебе задать два вопроса, а ты исключительно из суетного высокомерия захотел произвести на меня впечатление и без малейшей нужды рискнул заработать наказание за свою ошибку. Подобным образом ты ставишь себя в такую слабую позицию, что я сомневаюсь, заслуживаешь ли ты той протекции, какую я оказывал тебе все эти годы.
Искупитель Боско пристально смотрел на Кейла, а Кейл стоял, с ненавистью уставившись в пол. Мысль о том, что Боско оказывал ему протекцию, вызывала у него глумливое презрение. В его голове проносились странные и опасные мысли.
— Ответ на второй твой вопрос таков: на фронтах действуют шпионы и тайные агенты Антагонистов. Их не много, однако достаточно.
Кейл не поднимал глаз от пола. «Притворись, что покорен. Смягчи наказание». И в то же время в нем клокотала неистовая злоба, потому что Боско был прав: он мог избежать того, что надвигалось.
— Вы создаете резервы для великого наступления на обоих фронтах и в то же время должны поддерживать там численность своих войск на более или менее одинаковом уровне, иначе противник разгадает ваш план. Вы хотите, чтобы резервные войска набирались опыта, но их количество теперь слишком велико, поэтому они вынуждены все больше времени проводить вдали от фронта. Тем не менее вам требуется еще больше солдат, чтобы покончить с Антагонистами, но их нужно закалять в битвах, а битв не хватает. Вы в тупике, Лорд.
— Твое решение?
— Мне нужно время, Искупитель. Я не хочу предлагать решение, которое породило бы новую проблему.
Боско рассмеялся.
— Позволь сказать тебе, мой мальчик, что решение любой проблемы всегда порождает другую проблему.
В следующий момент Боско безо всякого предупреждения обрушил на Кейла удар. Кейл парировал его с такой легкостью, словно на него нападал дряхлый старик. Они уставились друг на друга.
— Опусти руку.
Кейл повиновался.
— Сейчас я снова ударю тебя, — спокойно сказал Боско, — и, когда я это сделаю, ты не пошевелишь ни рукой, ни головой. Ты примешь удар. Ты позволишь мне ударить тебя. Ты будешь согласен.
Кейл застыл в ожидании. На сей раз Боско демонстративно готовился к нападению. Потом снова нанес удар. Кейл дернулся, но удар остался незавершенным. Рука Боско остановилась на волоске от лица Кейла.
— Не двигайся, парень. — Боско отвел руку назад и снова замахнулся. Но Кейл опять дрогнул. — НЕ ДВИГАТЬСЯ! — заорал Боско.
От гнева его лицо стало красным, если не считать двух маленьких бледных пятен посередине щек, которые белели все больше, по мере того как лицо становилось еще более багровым.
Новый удар. На сей раз, когда он обрушился на Кейла, тот стоял неподвижно, как скала. Потом еще один, и еще. Наконец последовал удар такой силы, что оглушенный им Кейл рухнул на пол.
— Вставай, — это было произнесено почти неразличимо тихо.
Кейл поднялся на ноги, дрожа, словно от страшного холода. Опять удар. Он снова упал, встал; еще удар, и опять Кейл на ногах.
Боско сменил руку. Более слабой левой он нанес пять ударов, прежде чем Кейл снова оказался на полу. Боско сверху смотрел, как Кейл встает в очередной раз. Теперь дрожали оба.
— Лежи, где лежишь, — почти шепотом приказал Боско. — Если встанешь, я за себя не ручаюсь. Я ухожу. — Он казался почти смущенным и обессиленным свирепостью собственного гнева. — Жди пять минут, потом уходи, — с этими словами Боско направился к двери и вышел.
Не меньше минуты Кейл лежал не шелохнувшись. Потом его вырвало. Еще минута потребовалась ему, чтобы прийти в себя, и три — чтобы прибрать за собой. Затем, медленно, на дрожащих ногах, словно боялся не дойти, он вышел в коридор, держась за стену, направился в одну из тупиковых аллей, ведущих со двора, и опустился на землю.