— Дорогой мальчик, — покачал головой он, — собирался ли я есть тушеную баранину в тот день? Собирался ли я чистить зубы деревянной зубочисткой или расчесывать остатки волос черепаховым гребнем? Ты просишь меня взглянуть на прошлое другими глазами. И я смотрю и ужасаюсь. Но тогда это были проблемы, которым требовалось решение. И я их решил, не более того.
— Хорошо сказано для бессердечного ублюдка, — бросил Хадсон.
— Бессердечный — да, ублюдок — нет. У меня были любящие родители, состоящие в законном браке. Ни один из вас, кажется, не понимает: то, что я делал тогда, я делал, словно глядя в зеркало с темным стеклом. Я часто стою перед ним и не вижу своего отражения.
Хадсон не выдержал и встал.
— Я, конечно, ценю все эти пугающие сказки на ночь, но я собираюсь немного поспать. Судя по звуку, дождь ослабевает, так что, возможно, у нас получится выехать пораньше.
С этими словами он нашел себе удобное место и устроился.
Мэтью тоже хотел поспать. Он оставил Профессора сидеть у огня, сам взял свой спальный мешок и расстелил его в другом конце комнаты. Уже через несколько минут он спал, и последним его воспоминанием об этом вечере стал оглушительный раскат грома.
Мэтью внезапно проснулся.
Сев и оглядев комнату, он заметил, что огонь в камине догорел, но в комнату проникает голубоватый свет утренних сумерек. Профессор Фэлл спал неподалеку на боку, свернувшись калачиком и подложив руки под голову.
И тогда Мэтью услышал это. Более низкий раскат грома. Он был куда глуше. Мэтью сморгнул остатки сна и понял, что Хадсон и капитан Андрадо стоят в нескольких футах от него, напряженно прислушиваясь к… чему?
Снова прогремел гром, за ним еще один, а затем третий. Шум эхом разносился между стенами виллы.
— Что это? — Камилла проснулась.
Теперь все солдаты были на ногах. Даже Профессор зашевелился.
— Это не гром, — напряженным голосом сказал Хадсон, когда по комнатам прокатился четвертый раскат. Треснувшее зеркало на стене задрожало. — Это пушечный выстрел.
Глава четырнадцатая
— Оставайтесь здесь, — сказал Хадсон Камилле. Он, Андрадо и солдаты уже покидали комнату и выходили в фойе. Мэтью не хотел быть тем, кого оставили в хвосте, как немощного, поэтому поднялся и последовал за ними.
— Я останусь с леди! — крикнул ему вслед Профессор Фэлл.
Снаружи, в голубых утренних сумерках, небо по-прежнему было затянуто облаками, хотя дождь перестал. Но грохот не прекращался, и на этот раз, если верить Хадсону, он был вызван человеком.
Следуя за Хадсоном, Андрадо и четырьмя солдатами через лесную чащу к вершине холма, Мэтью видел, как над верхушками деревьев клубится дым, и ощущал горько-сладкий запах пороха. Слышались множественные мушкетные выстрелы, крики, визг и ржание лошадей. Когда они поднялись на вершину холма, открывшийся вид на долину показал, что всего в нескольких сотнях ярдах отсюда идет настоящее сражение. Дым клубился над фигурами пехотинцев, выстроившихся в шеренги и стрелявших друг в друга, а за ними из стволов пушек, направленных на поросший лесом холм, на котором стояли Мэтью и остальные, вырывалось пламя.
Группа кавалеристов бросилась вперед. Загрохотали мушкеты, и солдаты отступили, раненые лошади зашатались, а люди обмякли в седлах. Здесь — ряды солдат сомкнулись, и замелькали штыки, там — от пушечного огня в небо взметнулись комья земли, и все смешалось в какофонии звуков и хаосе. Справа Мэтью увидел флаги с желтой геральдической лилией на королевском синем фоне — это были французы, а слева развевались голландские знамена в оранжево-бело-голубую полоску. Эти войска не были новичками на поле боя: Мэтью заметил, что почти все флаги потрепаны и пробиты пулями.
Грохот пушек сотрясал склон холма.
К своему ужасу, Мэтью увидел, как смертоносный шквал разрывает тела на части, как куски человеческих тел и лошадей разлетаются во все стороны. Некоторые ряды пехоты продолжали стрелять друг в друга, в то время как другие бросались в рукопашную с примкнутыми штыками, а когда кавалерия с обеих сторон устремилась вперед, замелькали мечи, разбрызгивая кровь и плоть над залитой дымом бойней.
Шум битвы — неистовые крики, искаженные вопли, команды офицеров, выкрикиваемые в рупор, а позади с обеих сторон — звуки труб и барабанов, как будто это был всего лишь безумный военный парад, — был своим каким-то особым языком, на котором Мэтью не умел разговаривать. И он был чертовски громким, почти оглушительным.