Хадсон переоделся в чистую рубашку. Окровавленную он бросил в дальний угол комнаты, будто ставя символическую точку в своем болезненном прошлом. Мэтью последовал его примеру. Камилла и Профессор Фэлл стояли рядом, ожидая слов одноглазого священника.
Там, на вершине холма Арканджело произнес несколько слов и осенил крестом изуродованные трупы капитана Андрадо и несчастного солдата. За двух других солдат все сказали их пропавшие вещи и одна угнанная повозка. После смерти Андрадо они, вероятно, отринули идею о поиске якобы заколдованного зеркала и со всех ног поспешили назад тем же путем, которым прибыли сюда, в надежде сбежать от других грядущих сражений. Увидев единственную оставшуюся повозку, Хадсон озвучил Мэтью и Камилле свой вывод:
— Хм, вряд ли солдаты одумаются и вернутся к нам. Особенно учитывая, что их капитан мертв.
Никто не стал с ним спорить. Хадсон лишь надеялся, что, вернувшись в венецианскую гавань, солдаты не уговорят капитана корабля отбыть обратно в Альгеро, солгав, что все остальные погибли. Но с этим, так и или иначе, придется разбираться позже. Хадсон и остальные решили оставить эти проблемы на откуп будущему.
— Вы должны понимать, что я порой «слышу» Трователло без слов. По его движениям и по выражению лица, — сказал Арканджело. — Вскоре после того, как вы покинули Санто-Валлоне, и мы добрались до своего домика, Трователло стал… взволнованным. Очень. Какое-то время он расхаживал по комнате туда-сюда, а потом сел и уставился на пламя свечи. Он попросил перо, чернильницу и бумагу и написал то, что я вам показал.
— Вы говорите, он слышал имя Валериани в кошмаре? — спросил Мэтью.
— Он рассказал, что переживал его много раз. И каждый раз сон казался ему все более реальным. Он написал довольно много, я привез не все. Но суть сводилась к тому, что он был в комнате с другими мужчинами, и они произносили это имя. Трователло написал, что он был членом какого-то… equipaggio. Как это по-английски? Команды. Эти мужчины говорили не о Бразио Валериани, но Трователло отчетливо слышал имя Киро. — Арканджело перевел взгляд с Мэтью на Хадсона и обратно. — Это имя что-то значит для вас?
Мэтью проигнорировал вопрос.
— Что это был за кошмар? — поинтересовался он.
— В этом кошмаре человек-волк перерезал горло двум ягнятам изогнутым клинком. Трователло видел это снова и снова, и каждый раз… он просыпался с криком. Но только после того, как та женщина произнесла имя Валериани, он написал это. В конце записи он трижды написал слово «Лупо». На нашем языке это означает «волк».
— И это слово — «лупо» — что-то значит для него? — спросил Хадсон.
— Должно быть, да, потому что, когда он надавил на перо в третий раз, оно попросту сломалось.
— После этого он захотел пойти за нами? — продолжал спрашивать Хадсон.
— Да. Я собрал наши седельные сумки, и мы покинули деревню через несколько часов после вашего ухода.
— Значит, это ваш костер я видел. Вы были всего в двух милях от нашего лагеря.
Арканджело нахмурился.
— Костер? В ту ночь у нас не было костра.
— Никакого? Но… — Хадсон замолчал, его глаза сузились. — А вы видели еще кого-нибудь по дороге?
— Ни души.
Хадсон посмотрел на Мэтью и Камиллу.
— Значит, кто-то еще едет за нами. Возможно, за этими двумя тоже.
— Это все еще могут быть просто другие путники, — вновь не согласилась Камилла.
— Нет, что-то здесь не так. — Хадсон пошел к очагу и протянул руки к огню. Он бросил косой взгляд на Трователло, прежде чем снова посмотреть на горящие сосновые поленья. — Кто бы это ни был, он, должно быть, хорошо знает, где мы. Я думаю, нам стоит остаться здесь еще на одну ночь. Укрыться и вести наблюдение. Если Валериани в Баланеро, он никуда не денется еще некоторое время. Согласны?
— Меня это устраивает, — сказал Профессор.
Мэтью кивнул. Он заметил, что по возвращении из голландского лагеря Хадсон Грейтхауз изменился. Его голос стал громче, а в глазах появился блеск, напоминавший о том человеке, которым он был прежде. И Мэтью был страшно этому рад.
— Нам нужно позаботиться о лошадях, — сказал Хадсон. — Распрягите их и пустите пастись.
Две лошади, на которых приехали Арканджело и Трователло, были привязаны к столбу перед домом. Лошадь священника была гнедой, а кобыла Трователло — пегой. К седлу лошади Трователло было прикреплено что-то вроде деревянного упора для спины, чтобы всаднику было удобно. Хадсон предположил, что священник попросту держал поводья или привязывал их к своему седлу, чтобы вести кобылу за собой.