"Может, по старым каким-то делам? — шевелил мозгами Ланевский. — Да хотя какие дела… Кому я теперь вообще нужен… Ну да ладно. Это все — фигня. Главное, что скорее всего с женой и сыном все в порядке. Остальное — переживем…"
— Вот, Ланевский, тут товарищ по твою душу из Москвы приехал, — пробубнил полковник, опустив глаза. Только теперь Дима заметил, что на столе у хозяина лежало его дело. — Ты человек разумный. Сам все знаешь. Побеседуйте тут.
Хорошко грузно, как бы нехотя, поднялся, заложил руки в карманы и направился к выходу.
— Спасибо, товарищ полковник, — молодой человек оторвался от подоконника и подошел к столу, — нам полчаса хватит.
— Не торопитесь, — ответил хозяин, закрывая дверь, — я пока по делам прошвырнусь…
Чекист с полминуты смотрел на зека, затем обошел стол, взял у стены старый исцарапанный стул и устроился напротив Димы. Его лицо излучало общее благодушие и самое что ни на есть приятственное расположение к собеседнику. Конечно, этот самый собеседник ни в коем разе не обманывался и держался настороженно, потому как таких приветственных взглядов компетентных работников на своем веку испытал на себе достаточно.
— Знаете, Дмитрий, — ни с того, ни с сего, без всяких приветствий и представлений, начал молодой человек, — я верю в Бога. Вы удивлены?
— Почему я должен быть удивлен? — спросил зек, хотя на самом деле был удивлен, и тем, что бывают верующие чекисты, и самим крайне необычным началом диалога.
— Ну не знаю, — молодой человек развел руками, — обыватели почему-то считают, что люди нашей профессии не могут быть верующими. Хотя Вы-то — не обыватель…
"Зачем "обезьяну водит", — размышлял Ланевский, — показывает, что уважает меня безмерно? "Нашей профессии…" Хочет показать, что понимает, что я догадываюсь, кто он и откуда?"
Но на реплику собеседника не ответил, промолчал.
— А вот мне думается, что именно мы и должны быть верующими, — задумчиво проговорил чекист, — а знаете почему? Потому что именно мы по роду своей деятельности видим много такого, чего не видят остальные. Видим многое и вынуждены мириться со многим. Но, хотите узнать, с чем я смириться не могу?
— С чем? — поинтересовался зек.
— С несправедливостью, — серьезно ответил молодой человек, и Дима почему-то поверил, что сейчас собеседник говорит искренне. — Мир чудовищно несправедлив, Дмитрий Петрович. Меня, кстати, Славик зовут. Можно на "ты". Как там поется, "я люблю быть со всеми на "ты".
Ланевский молчал. Не бычился, не запирался, а просто ждал, когда чекист закончит с предисловием и перейдет к делу.
— Да, мир несправедлив, Дима. Хотя, кому я это рассказываю? Это ты мне должен рассказывать. Так вот: для того, чтобы это принять, это пережить, лично мне нужно знать, что на свете есть высшая справедливость, высший закон, который всех рассудит и все поставит на свои места. Мне нужно это знать, потому что если в это не верить, все теряет смысл. Жизнь теряет смысл. Понимаешь?
"Жалеешь? — злобно подумал зек. — А ты не жалей! Видали мы таких жалостливых! Где вы все раньше были?!".
— Что, небось, думаешь, что жалею тебя, — сказал молодой человек, спокойно глядя Диме в глаза. — Ошибаешься. Не жалею. Сочувствую, это да. Есть такое дело. Хороший русский пацан, рязанец. Обычная рабоче-крестьянская школа, рязанская же "десантура". Офицер, боец. Красивая любящая жена, сын… Потом война. В 27 — уже капитан. Герой. Орденоносец. Ранение. Контузия. Командир разведвзвода, лучшего подразделения в полку. И ту все. Обрыв".
"А вот это уже интересно, — соображал Ланевский. — Биографию мою зачем-то изучил в общих чертах. Значит, не по старым делам. Зачем тогда? Чего тебе от меня надо?".
— Расскажи, за что тебя посадили, — вдруг спросил Славик.
"Это тебе еще зачем?" — недоумевал зек.
— Гражданин начальник, — ответил он, не принимая предложенной манеры беседы на "ты". — Уж коли моя скромная персона заинтересовала Вас до такой степени, что Вы ознакомились с моим жизненным путем, я рискну предположить, что и мое дело Вы тоже читали. И обвинительное заключение, и приговор. Так что Вы и так все знаете.
— Конечно, знаю, — невозмутимо продолжил собеседник, — я все про тебя знаю, капитан. Уж ты мне поверь. Знаю даже то, чего ты сам о себе не знаешь. Науки у нас ох как вперед продвинулись! Ты не представляешь, какие выкрутасы порой отмачивают наши специалисты по душам человеческим. По полочкам тебе человечка разложат. Ты ему потом все это выкладываешь, а у него — глаза на лоб…
Чекист откинулся на спинку стула и медленно, будто бы опасаясь задеть какую-то потаенную струну в душе зека, продолжил:
— Я хочу, чтобы ты сам мне рассказал. Это для меня важно, понимаешь? Может, тебе это сложно, я подожду…
— Да брось ты! — неожиданно для себя громко и раздраженно рыкнул Дима. — Что ты как психиатр, сидишь тут, о пациенте заботишься! Я тебе что — барышня кисельная или актриска нервная! "Если тебе сложно…", "Я подожду…". Ни фига мне не сложно! Хочешь знать, так расскажу. Только тебе вот это зачем, я понять не могу. Сигарета есть?
— А я тебе купил, — спокойно ответил Славик, по виду ничуть не обидевшись на маленький срыв зека.
Он прошел к подоконнику, залез в стоящую там черную матерчатую дорожную сумку, вынул блок каких-то неизвестных Диме, но по виду дорогих сигарет и, подойдя, протянул зеку.
— Ты не подумай, — продолжил он, усевшись на место. — Я не подлизываюсь. Сам-то я — не курящий. А вот для зека "курево" — дело важное. Про то я знаю. Вот и прикупил.
— Благодарствую, — хмуро ответил Ланевский, разворачивая гостинец.
Хорошко курил прямо в кабинете, поэтому зек не стесняясь, смачно затянулся крепкой сигаретой.
— Это было в апреле 2001-го, южнее Шали. Мое подразделение в составе меня, прапорщика и шести бойцов находилось в глубоком рейде по тылам противника. Перед нами были поставлены разведывательные задачи. Был приказ без острой необходимости в бой не вступать, соприкосновения с противником избегать. В процессе выполнения задания группой были захвачены четверо военнопленных, три "чеха" и один араб. Напоролись на них случайно. Такая ситуация была, что застали "духов" врасплох, грех было не взять. К тому же, задачу мы свою на тот момент уже выполнили, возвращались на базу. Да и "языки", опять же. Один — наемник. Вдруг ценные сведения имеет… Знал бы я, как оно все обернется, кончили бы всех на месте — и точка.
Дима говорил спокойно, вовремя успевая стряхивать пепел в любезно пододвинутую чекистом пепельницу. Голос его не дрожал. Было видно, что тема эта давным-давно для него перемолота безжалостной мясорубкой времени.
— Ну вот, — продолжил зек. — Следуем, значит, домой. По связи я сообщил, что ведем с собой гостей. Это я зря сделал… Если бы не это, все бы обошлось. Но, как говорится, "Знал бы, где упаду, перину бы подстелил".
Он почему-то улыбнулся этой заезженной шутке во все свои здоровые, но заметно пожелтевшие за годы тюрьмы, тридцать два зуба.
— Через пару километров группа напоролась на засаду. Ну, вернее, не то, чтобы на засаду… Если бы действительно — на засаду, живыми бы не ушли. Просто, видимо, небольшая группа "духов" "встречным курсом" шла. Но заметили они нас первыми. Боец, которого я в авангард послал, прошляпил. Я его не виню. Сам виноват. Зеленый он был, Царствие ему небесное. Надо было кого поопытнее отправить… Ну, в общем, короче, вступили в бой. Говорю ж, их немного было, ну, может, столько же, сколько и нас. Но на их стороне эффект неожиданности. У меня сразу — один "двухсотый" и трое "трехсотых". Что прикажешь делать?
Вопрос был риторическим и повис в воздухе. Ланевский затушил сигарету и тут же принялся за вторую.
— В общем, дальнейшее конвоирование военнопленных стало крайне затруднительным и опасным для нас самих. "Духи", наверное, своих разглядеть успели, отбить пытались. Хорошо еще позиция у нас подходящая оказалась. Обороняться можно. Одним словом, я принял решение расстрелять военнопленных. "В связи с невозможностью дальнейшего конвоирования"…