— Неважно, что ты собирался, но ты явился на левый берег со своими войсками. Этого вполне достаточно, чтобы отрубить тебе голову.
— Н-нет… — неожиданно дрожащим голосом произнёс Нойон-хан.
Одна из сидящих фигур поднялась, и хан узнал Ар Мениха — своего придворного чародея.
— Я обещал повелителю, что сохраню ему жизнь, и сейчас прошу избрать ему такое наказание, чтобы я не стал лжецом перед теми, кто слышит.
На долгую минуту упала тишина, затем прежний голос постановил:
— Пусть будет, как ты просишь. Нойон-хан останется жив. Но, чтобы он не мог отдать нового преступного приказа, ему следует вырвать нечестивый язык.
Фигуры судей исчезли.
Сильные руки вздёрнули хана в колен, загнули нелепым образом, так что оставалось только беспомощно перебирать ногами, следуя за безжалостным поводырём.
— Стража!.. — засипел хан.
— Сейчас тебе будет стража, — усмехнулся тот, кто тащил хана.
Низкий зал, куда приволокли связанного, освещался двумя факелами. Очаг, полный горящего угля, бросал отсветы на стены, сложенные из саманного кирпича.
Нойон-хана толчком усадили на массивный стул, вытесанный из толстого обрубка бревна, споро прикрутили к высокой спинке. После этого охранник отшагнул в сторону, позволив рассмотреть себя. Широченные шаровары, красный пояс, дважды охватывающий стан, передник, прикрывающий грудь. Среди придворных Нойон-хана так наряжался только палач. Лица ката заросло густой бородой, и Нойон, не привыкший приглядываться к лицам окружающих, не мог понять тот ли это лиходей, что служил ему, или просто очень похожий.
— Приказываю меня развязать! — на пробу произнёс он.
— Всему своё время, — последовал ответ.
Нет, это был явно другой палач. Свой не посмел бы ответить так.
— Хамид, смотри и учись! — сбоку появился второй палач, помоложе, склонился над связанным Нойоном. — Хорошенько его привязать, так он никуда не денется. Но и разевать пасть сам не станет. Нужен ретрактор или попросту — распялка.
Хан почувствовал, как в рот ему вбивают металлический кляп.
Уклониться и отвернуть голову не было никакой возможности. Рот оказался раззявлен, как никогда не удавалось прежде.
— Вот так, аккуратненько, чтобы зубы не сломать. А язык, вот он, всё для твоего удобства. Цепляй его клещами и тащи наружу.
Нойон-хан задёргался, пытаясь спасти свой язык, но от палача не вырвешься. Палач шуровал во рту клещами, не обращая внимания на стоны и, продолжая давать пояснения помощнику.
— Холодные клещи не бери, а то язык порвёшь. До красна раскалённые — тоже не ладно: сожжёшь язык и урезать не сможешь. Клещи должны быть разогреты в меру, чтобы железо шипело, но не калилось до красна. Язык вытягивай силой, он у преступника длинный: у иного в пол-локтя, а у другого и целый локоть длинной. А обрезать язык бери калёный нож из самого жара.
Хан извивался, мычал, дёргался. Всё было словно не с ним, даже боль жила отдельно от него, только выпученные глаза продолжали видеть страшно растянутый язык, которому, кажется, не было конца.
Тускло светящийся кинжал секанул по растянутому языку, разом отрубив все чувства. Погас свет, исчезла боль, сознание пропало, словно и не было его.
Медленно и мучительно вернулось время. Тяжёлое ломотное ощущение в глотке, челюстях, голове. Даже не боль, а бесконечная мука, не позволяющая издать ни единого стона. Пропало даже самосознание: кто он, где… что с ним случилось.
Потом из беспамятства выплыли слова: «вырвать язык».
Непонятно, есть язык или его нет. Опухоль залепляет глотку и ломит, ломит, ломит… Хоть бы завыть, заплакать, но и этого ему не позволено.
С трудом продрал глаза, глянул, страшась увидать серые стены пыточной камеры, но обнаружил знакомые ковры дворца, перенесённого на правый берег. Под головой пуховая подушка, вышитая шёлком. Неужто из-за неё так ломит в горле? Хотел отбросить подушку в сторону, но не смог.
Худо было. Не должно быть таких мук у повелителя.
Через три дня Нойон уже сидел на подушках, полоскал саднящее горло процеженными отварами и мрачно представлял, как именно он будет мстить негодяям, окопавшимся на левом берегу. Планы были один другого кровожадней, но боль в глотке заставляла менять их. Особенно злило Нойона, что в своё время он не выучился письму. Прежде было так: понадобилось объявить что-то во всеуслышание, призвал слугу, продиктовал, что потребовалось, и через пять минут фирман готов. А теперь ни единого повеления не изречь, только шипишь и сипишь от боли.