— Ну на что они, право, надеются еще?
— На что может надеяться проигравшийся игрок?
— Я пойду, Иван Григорьевич.
Он накинул на плечи свой белый полушубок, и они вышли на улицу. По селу проходили моторизованные дивизионы артполка. На машинах, на стволах орудий, на солдатских шапках заледенел под вечерним ветром мокрый снежок Венгрии, которая встретила дивизию неустойчивой погодой. На северо-востоке занималась далекая зорька будапештской битвы, а на западе было темным-темно, как в тылу.
Они постояли немного у ворот, пока не прошла последняя батарея, и расстались до утра. Завтра утром войска выйдут на внешнее кольцо, где и встретят Новый, сорок пятый, год.
«Осталось немного, совсем немного, — думала Панна по дороге в медсанбат. — Скорей бы уж все кончалось». Теперь с концом войны она связывала и надежды на собственное счастье, которое еще недавно рисовалось ей очень смутно, расплывчато, неопределенно. Теперь ее надежды становились такой живой, такой осязаемой реальностью, что она со жгучим нетерпением отсчитывала день за днем. Но время, как нарочно, тянулось медленно, потому что время на фронте измеряется не днями, когда идут бои, а длинными бессонными ночами, когда человек остается наедине с вечными мыслями о прошлом и будущем. Вот и сегодня она долго не уснет после встречи с н и м. Будет грезить, как девчонка, до рассвета, будет пропускать мимо себя одни и те же картины будущего, и они никогда не смогут надоесть ей, потому что всякий раз к ним добавляется что-то новое. Это к прошлому добавить совершенно нечего, хотя оно тоже идеализируется на фронте. Но у нее нет прошлого. Есть только прожитые тридцать четыре года, что покрылись пыльцой забвения. Снова листать их не имеет смысла, да и не хочется, если перед тобой, быть может, открывается главная книга жизни…
На рассвете полковника Строева разбудил штабной шифровальщик. Корпусное начальство поторапливало дивизию с выходом в район сосредоточения, куда еще вчера выехал с оперативной группой генерал Бойченко.
Строев приказал подъем, чтобы успеть к вечеру быть на месте. Всегда вот так: чем ближе к фронту, тем короче привалы. За ночь подморозило. Дорога покрылась глянцевитой наледью, по которой не очень-то разгонишься. В небе посветлело, день обещал быть летным, что уж вовсе ни к чему для такой большой автоколонны на марше.
— Доброе утро, Иван Григорьевич! — громко сказал Лецис, подъехав к штабу на своей неказистой «эмке», которую он упорно не бросал, хотя ему давно предлагали всякие дорогие лимузины.
— Здравствуйте, Ян Августович, — не сразу ответил Строев, занятый своими мыслями. — А что касается утра, то лучше бы мела сейчас русская метелица.
— Ничего, проскочим и под ясным небом. — Лецис с трудом выбрался из тесной машины.
Начальник политотдела был в хорошем настроении, и Строев позавидовал ему. А говорят, что латыши — люди угрюмые. Неправду говорят.
— Почему не заходишь в политотдел? Вчера ждал весь вечер.
— Все некогда, Ян Августович. Обещаю исправиться.
— То-то! Смотри, тезка, могу и не благословить тебя. А как ты без моего благословения станешь жить? Вот майор Зарицкий явился, преклонил колено, как и полагается молодожену.
— Вы все разыгрываете его, Ян Августович.
— Какой, уж тут розыгрыш. Едва начальник политотдела отлучился в госпиталь, как в дивизии все переженились. Непорядок. Смотрите, возьмусь я за молодоженов по-стариковски!
— Молодожен один Зарицкий.
— А ты не дуйся, Иван. У тебя-то я готов быть посаженным отцом, если позовешь, конечно.
— Охотно, как закончится война.
— Я сам женился после гражданской войны, и не молодым уже, лет под тридцать. Немного грустная получилась свадьба, с добавкой пережитого, но зато я ни разу не раскаивался потом.
«Что это он взялся агитировать меня сегодня? — подумал Строев. — И до всего ему есть дело. Хорошо, что вернулся наконец в дивизию. А то без него связи между людьми стали распадаться. Он будто тем и занимается, чтобы люди понимали друг друга лучше. Сказать, что добренький, нельзя. Он вообще терпеть не может никакой слащавости, каждый раз повторяет свое любимое: «Все экстракты горькие». Что же тогда в нем такого, что накрепко связывает разных по характеру людей? Из чего он строит свои мосты между ними? Ну ясно, что из правды. Это его строительный материал, который издавна испытан и на удар и на разрыв».
— О чем задумался, добрый молодец? — Рука Лециса легла на плечо Строева. — Ты, я вижу, плохо слушаешь меня.
— Виноват, исправлюсь. А думаю я о том, что вот вы вернулись и стало вроде бы повеселее.