К утру сильно подморозило. Тонкий ледок звенел под ногами стеклянным звоном, когда Зарицкий почти бежал в штаб, поднятый с постели офицером связи, который дежурил вместе с Головным. Этот младший лейтенант, почти мальчик, в новых золотых погонах, возбужденный и перепуганный, не мог толком объяснить, что же там случилось, и майор с досадой отмахнулся от него, чтобы не тратить времени впустую.
Да и в штабе ничего еще не было известно, кроме того, что немцы начали наступление на севере. Но капитан Головной чувствовал себя на высоте: он сразу же всех поднял на ноги, едва позвонили с в е р х у. Начальник разведки пришел первым и был благодарен оперативному дежурному за то, что не забыл о нем в такой спешке. Когда явился Некипелов, Зарицкий и Головной уже сидели над рабочей картой, пытаясь разгадать, где именно и какими силами противник нанес внезапный ночной удар.
Лишь к полудню туман рассеялся, и обстановка немного прояснилась: немцы начали контрнаступление полтретьего ночи на участке 31-го гвардейского корпуса. Они ввели в бой массу танков, которые двинулись в атаку с зажженными фарами и к рассвету, взломав оборону, расширяя прорыв новыми клиньями, устремились в общем направлении на Бичке.
Давненько такого не бывало, кажется, с сорок второго года. За это время в полках почти не осталось тех солдат, которые знали истинную цену окружениям, да и среди офицеров добрая половина новичков, привыкших только наступать. Комдив Бойченко приказал выдать всем гранаты, даже медикам, и быть начеку. Слово «окружение» стало к вечеру самым ходовым, как и в первые месяцы войны. И к вечеру в районе расположения дивизии появились блуждающие в лесах солдаты — оттуда, с севера, где шли неравные бои в глубине нашей обороны. Давно уже Зарицкий не допрашивал своих, а тут надо было каждого допросить и отправить в тыл на сборный пункт. «Не очень-то приятное занятие под з а н а в е с», — думал он, вспомнив любимое выражение комкора.
Весь этот день подполковник Лецис провел на переднем крае. Он с утра разослал всех своих офицеров в части, а потом и сам не выдержал — отправился туда же. Бондаревский полк одним батальоном развернулся почти строго на север, на всякий случай, и бойцы спешно окапывались на новом месте. Начальник политотдела обходил роту за ротой, приглядываясь к людям. Солдаты работали без всяких перекуров, до седьмого пота. И он не отрывал их от дела общими, ничего не значащими вопросами, вроде того что — «ну, как, ребята, не пустим немецкие танки к Будапешту?» или — «ну, как, молодцы, не боитесь окружения?» Он не терпел политического бодрячества, без которого иные никак не могут обойтись в трудную минуту. Лецис знал, что солдаты довольны уже тем, что он находится среди них. Иногда кто-нибудь из бойцов спрашивал его: «Верно ли, товарищ подполковник, что немцы прорвались на севере?» Тогда он приостанавливался и отвечал: «Да, правда». — «Но вы не беспокойтесь, мы их остановим, если повернут на нас». — «Должны остановить», — коротко отвечал он и шел дальше.
Он придерживался золотого правила: не убеждай людей в том, в чем они сами давно убеждены, — иначе твое слово потеряет цену, а сначала постарайся понять их настроение. Что ж, старые солдаты были настроены на боевой лад. Однако он точно уловил, как взволнованы сегодня новички, которые немало понаслышаны о немецких окружениях начала войны, как они тайком, с надеждой посматривают вслед ему, начальнику политотдела. С них и надо начинать. Пусть видавшие виды бойцы расскажут новобранцам, что не так страшен черт, как его малюют. Это будет лучше. Такие собрания и нужно провести во всех без исключения ротах и батареях, тем более, что ветераны — они же и коммунисты. Как он раньше не догадался сделать этого? Но кто же знал, что еще придется воевать в проклятых окружениях.