— Есть, товарищ полковник.
— Вы свободны.
Дубровин козырнул и вышел. В томительном ожидании обещанного «студера» он с интересом приглядывался на улице к солдатам и офицерам. Для него, человека с переднего края, КП дивизии был уже тихим тылом, где жизнь текла совсем мирно: чистенькие ординарцы тащили в судках обед для своих начальников; у ворот дома напротив стояли, непринужденно болтая о пустяках девушки-связистки в ладных шинелях английского сукна; пожилой сержант, наверное, из полевой почты, важно разносил по домам свежие газеты. Какие идиллические картинки, будто передний край за тридевять земель. А до него всего три с лишним километра напрямую. Но сюда не долетают шальные пули, не каждый день рвутся и снаряды и вовсе уж нечасто пикируют бомбардировщики. Рай да и только! И не потому ли вызывают улыбку эти гроздья л и м о н о к на поясных ремнях штабистов, которые, быть может, за всю войну и не бросали их ни разу под ноги идущим на тебя немецким автоматчикам. Эти гранаты, конечно, для пущей важности: мы-де тоже готовы биться в окружении! Однако стоит лишь заколебаться матушке-пехоте, как весь этот пыл в войсковом тылу сразу гаснет. Что там ни говори, а смелость вырабатывается в чистом поле, где слух равнодушно ловит привычный посвист пуль.
Дубровин тут же выругал себя за невольное высокомерие: ведь и в штабе дивизии сколько угодно смелых людей, таких, как полковник Строев или майор Зарицкий. Просто ты сам привык к траншеям и с гордецой посматриваешь на тех, кто ходит по земле в полный рост, не пригибаясь.
Его попутчиком оказался молодой речистый старшина из автомобильной роты. Всю дорогу водитель говорил без умолку, а ему, Дубровину, хотелось помолчать, собраться с мыслями. В кабинке было жарко, Андрей снял шинель. Увидев на его гимнастерке звездочку Героя, старшина с плохо скрытой завистью покосился на нее, стал расспрашивать, где, за что, когда получил товарищ майор такую высокую награду. Пришлось рассказывать.
— Но все-таки, за что конкретно? — допытывался водитель.
— Командовал батальоном.
— Командуют батальонами тысячи, а Героев среди них десятки.
— Чего ты от меня добиваешься? Не я же сам представлял себя к награде.
— Значит, вы, товарищ майор, точно не знаете, за что вам присвоено такое звание?
— Точно — нет.
— Вы, я вижу, скромничаете, товарищ майор!
— Ты ходил когда-нибудь в атаки?
— Нет, не доводилось.
— Когда пехота идет в атаку, нелегко бывает, старшина, на глаз определить, кто герой, а кто полугерой. Да что говорить, среди мертвых героев больше, чем среди живых.
— Так-то оно так…
По всему было видно, что этот не в меру любопытный, образованный старшина, наверно, автотехник по г р а ж д а н к е, удивлен откровенностью комбата. Он помолчал, осторожно обгоняя колонну гвардейских минометов, и сказал вполголоса, точно для одного себя:
— А может, правда, слава, как женщина, любит того, кто ее не замечает.
Дубровин не отозвался, и говорливый старшина оставил его в покое, тем более, что они подъезжали к Каполнашньеку.
Село оказалось сплошь забито обозами: тут скопились тыловые подразделения нескольких дивизий. Андрей с трудом отыскал своих, передал им приказ комдива вернуться на КП. Шоферы встретили эту новость без всякого энтузиазма. Тогда он добавил построже:
— Готовность — завтра, в двенадцать ноль-ноль. Проверю лично.
Утром к нему явились лейтенант из батальона связи и шофер редакционного грузовика. Виновато опустив головы, они сообщили, что две машины из пяти нуждаются в ремонте.
— Знать ничего не знаю! — прикрикнул на них Дубровин. — Хоть на себе тащите свои колымаги, а приказ должен быть выполнен! Мне некогда с вами возиться.
Но ему пришлось все-таки повозиться с ними. Он не отходил от злосчастных грузовиков до тех пор, пока моторы не были собраны и заведены.
С запада все ближе надвигался артиллерийский гул: временами раскаты пушечного грома слышались так ясно, что и сам Дубровин на минуту настораживался. Теперь все знали, что утром немцы перешли в новое контрнаступление где-то под Секешфехерваром. «Вот почему и разладились моторы у этих молодцов, — заключил Андрей. — Шоферы всегда первыми узнают по своей ц е п о ч к е о таких событиях». На прощание он уже мягко наказывал им: