Неприкрытая бедность и простота обстановки почему-то тронули Гирина, который сам был спартанцем в отношении вещей. Он встал и, подойдя к пианино, принялся разглядывать ноты. «Элегия» Рахманинова – нежная, звенящая вещь. Незаметно для себя Гирин стал перебирать клавиши. Посыпались пригоршни высоких нот, понижаясь и затихая.
Почувствовав появление Симы, Гирин обернулся. Девушка смотрела на него с радостным удивлением. Ее глаза потемнели и стали еще огромнее. «Как принцесса с Марса», – подумал Гирин и сказал:
– Я больше всего люблю Рахманинова.
– Это не мое, это Риты, – ответила Сима. – Она готовит выступление. «Элегия» хорошо подходит к ее плавным и как бы вьющимся движениям своей напевностью и разливом звуков.
– Рита ваша подруга! О, как я сразу не понял – Рита Андреева! Я давно знаю ее – вернее, ее отца.
– Вот как? Она моя лучшая приятельница, близкий друг.
– Действительно, мир узок. А какая музыка выбрана вами для себя?
– Адажио из балета «Эгле, королева ужей».
– Никогда не видел и не слыхал.
– Это новая вещь литовского композитора Бальсиса. Хотите, сыграю, но только потом, чай остынет. Садитесь вон туда. Мне кажется, что вы должны любить крепкий чай?
– Угадали, хоть это и не типично для непутешественника.
– Но вы же воевали? Разве это не путешествие?
– И снова вы правы.
– Вы говорите так, будто скрываете удивление. Почему бы мне не делать логических умозаключений?
«В самом деле, – подумал Гирин, – почему бы Симе и не делать их?»
Сима налила чай в пестрые чашки и присела на тахту около стула Гирина. Именно присела, хотя Сима и сидела в свободной и спокойной позе, Гирину казалось, что она вот-вот встанет, легко, быстро и резко. Это-то впечатление скрытой готовности, силы и внимания поразило Гирина в первый же момент встречи.
– Положите на полку, пожалуйста, вам будет свободнее на столе, – Сима подала ему две маленькие книжки в белой бумажной обложке.
Около Гирина в углу высилась полка из некрашеного дерева, заполненная множеством книг. Уголком глаза заглянув туда, Гирин отметил: «Ни одного полного собрания сочинений». Он взял книжки, показавшиеся знакомыми, и вдруг воскликнул:
– Шкапская, вы ее любите?
– Очень. А вы разве тоже? Странно…
– Почему?
– Стихи ее женские, и многим они кажутся, как бы сказать…
– Знаю. Воспеванием примитивных, чуть ли не животных чувств. Как и всякое враждебное мнение, это утрировано. Мы автоматически утрируем то, что нам не нравится, но мало кто это понимает. Иначе меньше было бы внимания тому худому, что говорят про людей. Не знаю, замечали ли вы, что плохое мнение всегда представляется нам весомее хорошего, хотя бы к тому не было ни малейшего основания. В основе этого лежит тот же психологический эффект, который заставляет нас пугаться неожиданного звука: опасение и настороженность зверя в диком мире или индивидуалиста-собственника в цивилизованном.
– Как интересно, Иван Родионович! Вы объясняете мне то, что я инстинктивно, или называйте это женской интуицией, сама чувствую.
– Женская интуиция и есть инстинктивная оценка мудростью опыта прошлых поколений, потому что у женщины ее больше, чем у мужчины. Это тоже понятно почему – она отвечает за двоих. Но вернемся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у нее:
– Одно из лучших, – обрадовалась Сима. – Но мне больше нравится гордое, помните:
– Сознание всемогущества матери для будущего. Что ж, скоро оно придет, когда женщина познает свою настоящую силу, и все женщины будут ведьмами.
– Что вы говорите! – рассмеялась Сима, и Гирин снова залюбовался удивительной правильностью ее зубов.
– Я не шучу. Слово «ведьма» происходит от «ведать» – знать и обозначало женщину, знающую больше других, да еще вооруженную чисто женской интуицией. Ведовство – понимание скрытых чувств и мотивов поступков у людей, качество, вызванное тесной и многогранной связью с природой. Это вовсе не злое и безумное начало в женщине, а проницательность. Наши предки изменили это понимание благодаря влиянию Запада в Средневековье и христианской религии, взявшей у еврейской дикое, я сказал бы – безумное, расщепление мира на небо и ад и поместившей женщину на адской стороне! А я всегда готов, образно говоря, поднять бокал за ведьм, проницательных, веселых, сильных духом женщин, равноценных мужчинам!
Сима положила свою теплую, сухую руку на пальцы Гирина:
– Как это хорошо! Вы даже не знаете как!.. – Она вдруг насторожилась и поднялась с тахты, ловко минуя угол стола.
Гирин тоже услышал быстрые шаги, скорее бег по лестнице. Сима открыла дверь, раздался звонкий поцелуй. Впереди хозяйки в комнату с уверенностью завсегдатая ворвалась высокая рыжеватая девушка. Увидев гостя, она остановилась от неожиданности.
– Ой, как же так, Иван Родионович? Вы – и вдруг здесь, у Симы. Почему?
– Рита, что ты говоришь? – возмутилась Сима. – По-твоему, получается…
– Ничего не получается, и я, конечно, дура! Просто я давно знаю Ивана Родионовича, и мне папа много рассказывал про него. И вдруг вы… – она смешливо воззрилась на Гирина, – здесь, у моей Симы. Хи! Хи! Ну не сердись же ты на меня, не прядай ушками. Я-то бежала повозмущаться вместе с моим халифом. Мы ездили всей группой помогать на стройку, и я там разругалась вдрызг. До сих пор вся киплю!
– Сначала сядь. Хочешь чаю?
– Ужас как хочу. Но я вам помешала. – Девушка схватила чайник и выбежала на кухню. Гирин посмотрел на часы.
– Вы торопитесь? – Отзвук разочарования мелькнул в вопросе Симы, обрадовав Гирина.
– За сколько времени можно отсюда добраться до Ленинского проспекта?
– Куда именно? Ленинский проспект очень длинен.
– Третья улица Строителей.
– Пожалуй, не меньше чем минут за сорок.
– Тогда есть еще двадцать минут. Вы обещали мне сыграть «Эгле, королеву ужей».
– Почему она вас заинтересовала?
– Хочется узнать, что вы подобрали для будущего выступления.
Сима послушно села за пианино, развернула ноты. Она играла хорошо, во всяком случае, для дилетантского понимания Гирина. И сама вещь, неровная, с перебивами мелодии, врывающимися резкими ритмами и печальными певучими отступлениями, очень понравилась ему. Рита, стараясь не шуметь, забралась на тахту и пила чай чашку за чашкой. Оборвалась высокая нота, и Сима повернулась к Гирину на винтовом стуле. Тот похвалил адажио.
– А я думала, вам не понравится, – сказала с дивана Рита. – Эта вещь современная. Вам должны нравиться больше классические вещи, как большинству людей вашего поколения.
Сима за спиной Гирина покачала головой. Но тот рассмеялся, как и прежде, от всей души.
– Вряд ли вы слыхали испанскую поговорку: «Мужчины только притворяются, что любят сухое вино, тонких девушек и музыку Хиндемита». На деле все они предпочитают сладкие вина, полных женщин и музыку Чайковского.
– Действительно, не знала! – фыркнула Рита. – Вы меня озадачили.
– Я сам себя озадачил. Кроме шуток, я очень люблю Чайковского и вообще музыку мелодическую, широкую, напевную, но и ритмическую, смелую тоже. Всегда я считал себя скучным академистом. А на деле оказалось: когда я встречался с хорошим, как принято сейчас выражаться, «модерном», меня всегда тянуло в эту сторону, будь то музыка, живопись, скульптура. Но многие понимают модернизм не так. Под этим словом вместо широкого понятия современности в искусстве нередко подставляют мелкотравчатое фокусничанье во всем: живописи, архитектуре, поэзии. Даже в науку проникают эти струйки убогого самоограничения, попытки с помощью трюка привлечь к себе внимание и тем «пробиться». А ведь фокусничанье было во все времена, только от древности история, естественно, не сохранила этот хлам. В нашем веке прошло несколько волн таких лжемодернизмов с выдумками не хуже, чем сейчас.