Боров с предосторожностями умостил себя на жалобно застонавшую кушетку, не особо таясь, окатил презрением нищую обстановку комнаты.
И потянулся мучительный вечер…
Фор-граф сыпал банальностями о погоде, не сводя масленых глазок с Аксентины. Максимусс в свою очередь самоотверженно восхищался остроумием и красноречием гостя. «Счастливая невеста» с застывшим оскалом на лице со всем покорно соглашалась… Порой — не в такт.
А Лисса в своем убежище, вполуха слушая о явном недостатке дождей этим летом, нервно грызла ногти…
Ей нестерпимо хотелось сбежать от смрада мерзкого старого жирдяя, который, оказывается, заберет ее любимую сестричку через… нет, пожалуйста, нет! Уже через какой-то месяц! И в то же время хотелось вылететь из-за двери и… и… (ужасающая в своей дерзости мысль!) врезать отцу! Что есть сил врезать ему, довольно потирающему руки рядом с восковой безучастной Аксентиной.
— Ну что же, Максимусс… думаю, вы не будете возражать — считай, породнились?
— Почту за честь, ваше сиятельство! Можно и на «ты»!
Фор-граф с брезгливостью покосился на хозяина дома. Эту грязь да в ближний круг? Определенно, после свадьбы — никаких соприкосновений!
Пожевал губами.
— Итак, Максимусс, примите залог. В знак, так сказать, моих серьезных намерений, — он поманил рукой кого-то, невидимого Лиссе, и тотчас в комнату слуга торжественно внес плюшевую васильковую подушку, на которой возлежал массивный ларец.
— Галлеон! — толстяк со значением подчеркнуто повернулся к Аксентине. Пусть проникнется. Вон сколько он за нее, голодранку, отвалил! И пусть запомнит накрепко, что с этого дня она — его собственность. Потом обратился снова к лэрду, наметив улыбку признательности: — Отдаю вам его с благодарностью за то, что взрастили такую чудесную дочь.
Горящий взгляд лэрда не покидал ларца с того самого мгновения, как чеканная крышка поплыла к нему из полутьмы коридора.
«Галлеон! Подумать только… Целый, мать-его-галлеон! Это ж сколько всего… теперь можно. Вино, хоть залейся! Бляди городские — все будут мои! И коней поменяю! И сапогов… десяток сразу новых закажу! Из кожи хаширской выделки, не меньше!.. И… Нет, сначала — бляди!»
От восторга перехватывало дух.
Следовало-таки признать: девка вышла удачной. Взять только первое ее «замужество» — и залог остался, и невеста нетронута. Хоть Максимусс немного и понервничал тогда. Слишком уж внезапной и жуткой показалась соседям смерть его несостоявшегося зятя (сгореть заживо в собственном доме! за неделю до свадьбы! кошмар!), поползли тревожные шепотки… Но дознание быстро затухло, невезучий жених был практически беден и, следовательно, никому не нужен. Разве что своей сильно обгоревшей матери-вдове, которая сама вскоре почила с миром, так и не потребовав возвращения с таким трудом собранного залога…
Правда, потом никто не сватался к Аксентине целых три года. И даже начали закрадываться сомнения: а найдутся ли вообще желающие? Ей уже восемнадцать… Но, как показала жизнь, терпение и расчет неизменно приносят плоды.
Какая партия! Какой навар!
И уж конечно — больше Максимусс рисковать не намеревался.
— Свадьбу сыграем у меня.
— О, вы так благородны, так щедры, ваше сиятельство! Моей дочери невероятно повезло!
— На Торков день.
— Прекрасное решение, ваше сиятельство!
— Срочно готовьте приданое.
— Уже!
«Осталось с прошлого раза, ваше сиятельство! Три года пылится по углам барахлишко-то!», — демоны так и подзуживали поглумиться над зажравшимся уродом. Максимусс сдерживался из последних сил. Боялся, что отберут ларец.
Ничего. Еще немного — месяц. А потом…
Сладкое видение (он, в окружении шлюх из нового дорогущего борделя на Ночной, в дверь которого раньше мог разве что заглянуть, и то издали) помогло лэрду взять себя в руки.
— Аксентина вышивает целыми днями, ваше сиятельство. Верно я говорю, дочь моя?
— Да, отец.
— И она весьма искусна в вышивке.
— Да, отец.
— Но должна быть скромнее, как я погляжу!
— Да, отец, — ровно с тем же выражением и приклеенной улыбкой на лице повторила будущая фор-графиня.
Мужчины дружно покатились. Глупая курица!.. Ну, хоть красивая.
— Ладно, — гость отер слезы с необъятных щек, — мне пора откланяться.
— А как же ужин? — лэрд даже слегка расстроился (и стоило переводить продукты?).
— Нет, благодарствую. Слишком поздно, — рисковать желудком у этой голытьбы фор-граф не собирался.
Пыхтя, как перекипающий котел, прилагая неимоверные усилия, он все же выбрался с кушетки. Подтянул безвольную девичью руку к своим мокрым губам и без стеснения надолго приложился.