— Не влал! Самый лутсый! — Натиш гордо вытянул руки, массивный лук наконец перевесил, и кроха завалился вперед, сбивая коленки. Двор затопил громогласный обиженный рев…
— Ай-ай-ай! Вот что бывает с хвастунами, — его удивительная мать покачала головой.
Она ушла в дом, но сразу же вернулась — с пузатым горшком, запечатанным воском. Подхватила все еще орущего малыша и, присев на ступеньку, заговорила с ним гипнотически спокойно:
— Плакать незачем, слезами горю не поможешь. Лучше давай, мой хороший, я научу тебя лечить ранку. Смотри, здесь волшебная мазь, но, чтобы добраться до нее, нужно отковырять твердую пробку. Давай вместе с разных сторон пальчиком попробуем — ты и я. Вдвоем мы сильнее! И у нас точно получится… Во-от так, молодец! Эту мазь я приготовила из корешков, которые смешно пачкаются синим, помнишь, мы их у реки под берегом копали? Там еще черепаха ползала…
Лисса продолжала стоять над ними, а нечто новое и острое мучительно ворочалось в груди.
Малыш давно замолчал, только редкие остаточные всхлипы заставляли его вздрагивать. Но отвлекаться было нельзя. Ведь прямо перед ним разворачивалось настоящее волшебство — прохладная синяя мазь покрывала ссадины, и они переставали болеть… Ну, почти.
Затем женщина подняла из пыли лук, оглядела его так же внимательно, как только что — сына, осторожно огладила пальцами темные полированные изгибы дерева, поставила у стены.
А Лисса покосилась на свой…
И быстренько завела руку за спину. Хотелось куда-нибудь его спрятать. Совсем. И поглубже.
— Ну, так зачем ты пришла ко мне? — Хозяйка дома снова села, оперлась о косяк и теперь, не таясь, изучала важную гостью — их лица находились на одном уровне.
Девочка решительно выпалила:
— Хочу стрелять так же хорошо, как мужчины!
Мартинка хрипло рассмеялась. Искренне!— Никогда не ври себе, молодая госпожа. Ложь себе — самая жалкая. А ты… — светлые зрачки на один страшный миг погрузили Лиссу в бездонную толщу льда, — …имеешь стальную сердцевину. И я вижу, — женщина улыбнулась мудрой змеиной улыбкой, — ты хочешь стрелять лучше.
14
Она запомнила навсегда.
Как ее левая ладонь впервые легла на шелковистую поверхность… Как пальцы обхватили рукоять, теплую, будто живую… Как другая рука потянула тетиву, и тугое, мощное пение той заполнило все ее существо до самых костей, вынуждая затаить дыхание… даже биение сердца… Огромная дуга вдруг оказалась ее продолжением, до сумасшествия естественным!
И было удивительно легко послать жало длинной стрелы точно в цель — в середину небольшого круга, который нарисовала углем на сухостойном стволе высокая женщина с белоснежными волосами.
От взорвавшегося внутри восторга Лисса запрокинула лицо к пронзительно-синему небу и заливисто рассмеялась!
Учиться?
Этому?!
Да хоть целый год без остановки!!!
— Неплохо для начала.
Девочка развернулась к хозяйке двора с искренней обидой…
Но льдистые глаза странным образом излучали тепло.
— Очень неплохо для начала, молодая госпожа! — Мартинка голосом выделила первое слово. — Однако при малейшем ветре уже не будет так легко. М-м… Ты точно никогда раньше не стреляла?
Лисса упрямо мотнула головой, хоть предательский жар и обжег щеки…
Ну уж нет! Она ни за что не признается!
Женщина дала ей один из своих самых маленьких луков. «Делала для старшего», вот и все слова, которые сопроводили переход грациозной деревянной птицы из рук в руки. Впрочем, они мигом испарились из памяти девочки, стоило ей заметить в глубине комнаты целую стаю. Она жадно пыталась разглядеть каждый изгиб… Пока Мартинка не бросила с усмешкой:
— Ну? Стрелять собираемся?..
Она теперь просыпалась раньше солнца.
Наскоро умывалась и мучительно долго ждала завтрака. Запихивалась им под наигранно строгим взглядом гувернантки, удивленным — Аксентины и встревоженным — нянечки. Потом хваталась за живот, изображая колики. На брюзжание Мирлены, что, мол, поделом ей (есть, как простолюдинка, фи!), Лисса слабым голосом сообщала о своем глубочайшем раскаянии и намерении провести день в постели. И сбегала…
Абсолютно безнаказанно, кстати.
Дело в том, что в ночь после удачно завершившегося сватания фор-граф… скончался.
То ли его чувствительное сердце не вынесло волнений, то ли кабанье тело — тягот пути в новомодном экипаже на рессорах… Кто знает. Но прислуга, явившаяся поутру, как водится, поднять хозяина с перин, застала уже окоченевший труп.
Аксентина снова рыдала. И в этот раз — правда от счастья!