Повисла пауза. Все — двор и гости — не сговариваясь, дружно уставились носительнице самого яркого на приеме наряда за спину…
Но из высоких золоченых врат больше никто так и не вышел.
Брови его величества медленно поползли на лоб.
А «вдовствующая герцогиня» — юное белокурое существо с прелестной улыбкой — безмятежно двинулась в своем возмутительном платье («Тонкая черная ленточка на корсаже… она издевается?!») к подножию трона, где Пауль Четвертый так и стоял, оцепенев, со стиснутой рукой штабского служаки. Вал нарастающего ропота катился за ней…
— Неслыханно!
— Пф! Чего еще ждать от иноземки!
— Она не иноземка. Выросла в глуши, дочь какого-то гарнизонного главы.
— Плебейка!
— Не-ет… Не может быть! Герцог взял простолюдинку?!
— Говорят, покойный, храни его душу Темная Луна, был уже сильно не в себе…
Тем временем циничная разрушительница устоев приблизилась к королю. Присела в глубоком реверансе… И ее глаза, до сего момента смиренно глядевшие в пол, начали подниматься по ногам его величества — от великолепных туфель с рубиновыми виньетками вверх по сливочным шелковым чулкам (почему-то впервые Паулю стало тревожно: не слишком ли в них заметны его расширенные вены?) вверх… до самого паха…
И там застыли.
— О… — нежно-розовые влажные губы герцогини сложились в колечко.
Король почувствовал, как вслед за бровями на его лоб полезли и глаза.
— О!.. — с восторженным придыханием повторила прекрасная вдова. — О, боги! Он ведь настоящий? — робко вопросила, продолжая без малейшего смущения неотрывно смотреть на сиятельный пах. И тут же ответила себе: - Конечно, настоящий, как иначе…
А Пауль вдруг ощутил страшное — предмет любопытства (давно, признаться, утомленный жизнью) радостно шевельнулся… и явно намеревался воспрянуть! Прямо здесь и сейчас!
— Ваше величество, не сочтите за дерзость, но могу ли я… к нему прикоснуться?! — она умоляюще сложила тонкие запястья на груди и наконец подняла на Пауля Четвертого свои огромные глаза, прозрачные, словно морская волна на рассвете.
«Да!» — рвался экстатический крик. — «Да! Давай же, прикоснись к нему, милая!»
Но в последний миг остатки разума одернули его величество: «Здесь?!»
Где-то в зале тихонько хохотнули.
Мягко улыбнувшись, герцогиня невозмутимо продолжила:
— Он ведь хаширской работы, я права?
«Что?»
— Позвольте угадать… Школа Полынного Пепла Ю-дага, верно? У моего покойного мужа был похожий. Он рассказывал, что взял его как трофей в одном из первых своих сражений в двадцать два, в ходе Великой Железной кампании. Можете себе представить, за почти пятьдесят лет его пришлось точить лишь дважды!..
Она говорила о его парадном кинжале. Конечно, о кинжале! Тот вечно болтался справа и чуть впереди в строгих ножнах, диссонировавших с богато изукрашенной перевязью. Но Паулю давно объяснили, что это — лучший клинок из всей королевской сокровищницы. Он привык доверять церемониймейстру в подобных вопросах.
Линийского повелителя окатило безграничным облегчением. А следом — таким же разочарованием.
— Что вы, какая дерзость, герцогиня! Да для моего… кинжала… честь побывать в таких прекрасных пальчиках… гхм… вдовы заслуженного героя… сегодня, в этот великий день… Это честь, уверяю, доставить вам, моя дорогая… гостья… такое невинное удовольствие! Прошу! — Король сопротивлялся изо всех сил, но дурацкие сальности сами лезли в речь. Проклятые привычки! Отчего-то казалось, что ее странная светлость не оценит пошлых дворцовых комплиментов.
К счастью, она явно не слышала вздора, лившегося из его рта — с трепетом принимала клинок. С тем же трепетом поднесла его к самым глазам (зрачки расширились, ноздри затрепетали), проверила балансировку…
И — фсссшаххх! — зеленоватая в росчерках молний сталь засвистела вокруг ее рук, исчезая в движении!
Окружающие отпрянули. А стража, наоборот — запоздало метнулась ближе…
Герцогиня перехватила кинжал — вновь замерший, и с восторженным благоговением выдохнула:
— Сокровище, достойное короля!
Пауль Четвертый был с ней полностью согласен.
Он смотрел на женщину, стоявшую в самом вопиющем наряде из возможных перед сотнями влиятельнейших людей страны и по-детски непосредственно — до искр в глазах! до милых ямочек! — упивавшуюся красотой опасной вещицы.
В груди его величества разливалось незнакомое тепло. И предвкушение. И почти позабытый азарт…
Показалось, что жизнь, давно вошедшая в унылую проторенную колею, вот-вот заиграет свежими красками…