И что-то еще такое же наивное.
А Пауль смотрел на резной бок ящичка из серебра, инкрустированный перламутром, тоже его презент. Пару месяцев назад он подарил своей взбалмошной возлюбленной серьги с редчайшим золотистым селенитом. Она тогда точно так же, мельком взглянув и поблагодарив его на официальный манер, опустила украшение в шкатулку. И одна из сережек зацепилась за завиток…
Так и висела. Точно на том же месте. До сих пор.
Он должен был бы прийти в ярость — такое издевательски открытое пренебрежение августейшими дарами! (И, безусловно, им.)
Но вместо этого покорно слушал чушь, что несли ее сладкие юные губы…
16
Главную площадь штормило — головы горожан то поворачивались к помосту в едином порыве, то внезапно слаженный ритм распадался, и отдельные буруны чепцов и цеховых беретов начинали хаотичное движение друг к другу.
— …и высочайшей волей своей повелеваем…
Наверное, весь Бремингем собрался перед зданием суда, где на возвышении из грубо обструганных досок вместо обычной плахи сегодня разместился крупный мужчина в темно-вишневом сюртуке с солидной бляхой на груди.
— …что отныне врата академии Локрана будут открыты не только для сынов славных родов Линия, вознамерившихся жизнью своей и мечом послужить отчизне…
Королевский глашатай запнулся на миг, словно встретил в тексте нечто неожиданное. Словно вообще читал монарший указ впервые, а не в двадцать шестом городе подряд.
— …но и для… гхм… дочерей, — мужчина густо покраснел и закончил почти скороговоркой: — А именно — для незамужних девиц дворянского сословия, коли не воспрепятствует тому родительская воля! — С облегчением свернув свиток, он стал подчеркнуто тщательно укладывать его в футляр. Никак не решаясь поднять взгляд.
На некоторое время зависла тишина… в которую вдруг на диво органично вписалось далекое коровье мычание.
А потом грянул хохот!
Не привыкший чувствовать себя шутом проводник высочайшей воли раздосадовано сплюнул под ноги, сбежал с мостков, едва ли не втягивая голову в плечи, и без колебаний направился в ближайший кабак заливать мерзкий привкус идиотской бумажки…
«Под стеной» — в трактире, облюбованном городской стражей, заезжими купцами и мелкой знатью — было многолюдно. Мимо пролетали запыхавшиеся подавальщицы. Хозяин заведения, в любой другой воскресный полдень дремавший бы где-то в задних комнатах, сейчас стоял посреди бедлама и громогласно подгонял: «Жаркое из оленины с темным вон тем господам у окна, ты, дура!». Просторное помещение под закопченными балками вмещало почти два десятка столов, но пустовал из них лишь один, самый неудобный. Поспешно, пока не заняли и его, глашатай опустился на лавку…
— Мрази! — зло прохрипел нетрезвый голос позади. — Ночью, как трусливые псы!
— Ага, под утро, Ярый, под самое утро. По одежде видать было — тянули с кроватей.
— Вот-ж-же с-с-суки!
— Не то слово… А патруль, значит, как заметил дым, так и свернул…
— И?
Тяжкий вздох рассказчика.
— Ни одной души, Ярый. Всех! Вырезали село подчистую, хаты подожгли…
Народ за спиной загудел, словно потревоженный улей.
— Опять!
Главную площадь штормило — головы горожан то поворачивались к помосту в едином порыве, то внезапно слаженный ритм распадался, и отдельные буруны чепцов и цеховых беретов начинали хаотичное движение друг к другу.
— …и высочайшей волей своей повелеваем…
Наверное, весь Бремингем собрался перед зданием суда, где на возвышении из грубо обструганных досок вместо обычной плахи сегодня разместился крупный мужчина в темно-вишневом сюртуке с солидной бляхой на груди.
— …что отныне врата академии Локрана будут открыты не только для сынов славных родов Линия, вознамерившихся жизнью своей и мечом послужить отчизне…
Королевский глашатай запнулся на миг, словно встретил в тексте нечто неожиданное. Словно вообще читал монарший указ впервые, а не в двадцать шестом городе подряд.
— …но и для… гхм… дочерей, — мужчина густо покраснел и закончил почти скороговоркой: — А именно — для незамужних девиц дворянского сословия, коли не воспрепятствует тому родительская воля! — С облегчением свернув свиток, он стал подчеркнуто тщательно укладывать его в футляр. Никак не решаясь поднять взгляд.
На некоторое время зависла тишина… в которую вдруг на диво органично вписалось далекое коровье мычание.
А потом грянул хохот!
Не привыкший чувствовать себя шутом проводник высочайшей воли раздосадовано сплюнул под ноги, сбежал с мостков, едва ли не втягивая голову в плечи, и без колебаний направился в ближайший кабак заливать мерзкий привкус идиотской бумажки…