Нелли и в самом деле проснулась. Ей-то была понятна природа этого внезапного сна. Он скорее походил на обморок, какой следует за ударом дубинкой по голове. Таким ударом явилось случайно брошенное Реджинальдом слово. Она все еще ощущала тупую боль, причиненную им, а с пробуждением ее ждала ужасная истина: однажды Реджинальд и вправду все узнает. И она не решалась повернуться к нему, тянула время перед тем, как встретиться глазами с этим новым Реджинальдом, лежащим у нее за спиною, который уже не был тем вечным возлюбленным, с кем ее навсегда связала судьба, а стал временным любовником — на месяцы, на недели, может быть, на считанные дни. Лечь в постель с мужчиной, который для вас все, вся ваша жизнь до могилы, а проснуться рядом с первым встречным — вот поистине грустное событие, и Нелли оказалась его жертвой. Счастье осталось позади; оно еще билось в ее спину, точно вода о плотину, Реджинальд еще купался в нем. Но одно ее движение — и он стряхнет с себя последние капли этой божественной влаги. Отныне их любовь станет хрупким, неверным достоянием, беззащитным перед любой угрозой. Ежедневные двухчасовые встречи, украшавшие повседневную убогую жизнь Нелли цветами вечного, надежного, постоянного существования, превратятся теперь в обычные часы, разделенные на минуты обычного бытия, на отблески прошлого, на страхи и неуверенность будущего. Она уже высчитывала последние истекающие секунды былого счастья. До сих пор они узнавали время по солнцу; отныне им понадобятся стенные или наручные часы, а, может, даже и будильник — неизбежный спутник потерпевшей фиаско любви.
Нелли лежала не двигаясь. Нет, она не обдумывала новую манеру поведения, не составляла плана действий, — этот план был предельно прост: будь что будет. Через пару месяцев Гастон собирался уезжать, на его счет можно не волноваться. Она же постарается вести себя по-прежнему, ничем не выдать своей истинной сути. Если ей это не удастся, значит, обратить ложь в правду, доведя ее до логического конца, действительно невозможно. Значит, совесть, добрая воля, правдивость во лжи не способны подчинить себе ложь, чего не скажешь об искренности. Признаться во всем Реджинальду… о, нет, никогда! Он не поймет. Ведь тогда он должен будет признать компромисс между двумя Нелли, их родство, на самом деле несуществующее. Эти два образа не сопоставимы, и уж она-то, Нелли, сумеет разделить их навсегда. Ей приходила на ум одна ложь за другой, — все их она могла пустить в дело до того, как наступит развязка; все они убедят его, что он познал ее чистой, холодной, не изведавшей страсти, что она даже на пляжах никогда не видела голых мужских ягодиц, что она ни одной ночи не провела вместе с мужем: раз этот последний не существует, стесняться нечего, можно врать напропалую. Да, она внушит ему все, что, по ее мнению, является высшей истиной, которую выражают только с помощью лживых фантазий. И тогда она посмотрит, что дадут эти выдумки, достоин ли ее Реджинальд, осмелится ли он последовать за нею в иллюзорный мир, поднятый стараниями Нелли до сияющих высот их любви. Она сама в этом сильно сомневалась. Мужчина, которого сейчас ее хрупкое, слабое тело — ничтожнейшая из плотин — удерживало там, сзади, был всего-навсего сильнейшим, честнейшим и благороднейшим из всех мужчин, иначе говоря, слабым, беспомощным существом, неспособным выжить в диких джунглях современного мира, где такие, как он, прокладывают себе путь с помощью правды — вместо мачете, а ведь правда — не то оружие, которым можно отбиться от ядовитой змеи. Вот пускай теперь и узнает, что такое настоящая жизнь!