— Сукин сын!
Извиваясь, пытаясь вырваться, пока словно обезумевший, демон хаотично покрывает укусами мои скулы, щёки, шею, ключицы. Больно. Очень. Прокусывает до крови, до синяков сдавливая мои руки.
— О даааа. Всё верно, я сын самой убогой, самой отъявленной суки в мире.
И закрыть глаза, сдаваясь. Переставая сопротивляться. Сейчас он всё равно не услышит. Сейчас он всё равно не поймёт. Влекомый только яростью и диким возбуждением, которым потирается о моё бедро.
— Ненавижууу, тварь, — шепчет бессвязно, впиваясь укусами в губы, — как же ненавижу тебя! Вонзает когти в плечо, пуская кровь и тут же лихорадочно слизывая её с кожи.
— Сучка, дешевая дрянь, — судорожно задирает, нет, раздирает подол платья, стискивая мои ноги, заставляя их раздвинуть, — такая же шлюха….как мать. Шлюхааааааа!
И пощёчиной, всё той же, с раскрытыми когтями, полосуя лицо перед тем, как резко вдруг развернуть меня спиной к себе.
И на ухо жестоким, оглушительным шёпотом:
— Видеть не могу это лицо. Проклятая дрянь…, - сильно оттянув назад мои волосы, так, чтобы запрокинулась голова, — подстилка эльфья.
И до рвущейся кожи в свою ладонь впиваться, на сотни кусков распадаться, потому что не его действия, нет…его слова. Они бьют прямо под дых. Каждая следующая фраза — как удар потом по самому хребту, и не нужно даже удары наносить, чтобы заставить содрогаться от каждого нового слова. От дикой, от беспощадной боли. А я думала, я привыкла к боли, думала, живу с ней столько времени…думала, что сильная настолько, чтобы заставить эту дрянь притупиться, не исчезнуть, нет. Но всё же спрятать её в себе, где-то в самой глубине, не давая выскользнуть наружу. Я думала, я смогу. С того самого разговора с Эйнстремом. С того самого разговора о предательстве. Подписывая негласный приговор Арису…НАМ. И мне почти удалось это. Последние дни. Но сейчас она возродилась вновь, лютая, жадная, расправила свои чёртовы крылья прямо внутри — острыми шипами все внутренности разодрала. А мне кажется, я слышу эту чертову капель. Капля за каплей истекать вовнутрь своей же кровью. Отравленной ИМ. Пропитанной ЕГО ядом.
Непроизвольно выгибаясь и всхлипывая громко, пока демон врывается в моё тело. Врезается, громко и коротко рыкнув. Не замечает, как я задыхаюсь. Да даже если и заметит, разве не плевать ему? Если рассыплюсь тут перед НИМ, прямо сейчас, пока насилует моё тело, разве заметит ОН, насколько сильная моя боль? Не заткнуть эту тварь. Не поставить на паузу, даже на несколько минут, даже пока сжимает жадно мою грудь…беспощадно вонзаясь в нее когтями, удовлетворенно урча от причиняемой боли. А мне смешно…сквозь проклятые слёзы, безостановочно стекающие по щекам, мне хочется смеяться. Потому что ни одно его следующее действие не причинит мне столько боли, не окунет в ту агонию, что уже бушует внутри. Под самой кожей. Агония, в которую окунул он.
Она застряла в горле, она царапает изнутри теми самыми шипами, пытается вырваться из-под кожи…огромная…необъятная, она не умещается во мне.
И в собственные губы зубами, мысленно повторяя самой себе: «Нельзя! Не дай ей выплеснуться. Не дай ЕМУ увидеть её. Нельзя! Затолкай глубже. Ещё глубже. Туда, откуда этой кровожадной суке не вырваться. Не смей показывать её ЕМУ! Он не заслуживает. Она твоя мука. Твоя болезнь. Принадлежит только тебе. Кусай губы. До крови. До мяса. Сдирай ногти, но не смей демонстрировать свою слабость перед НИМ. Глотай её. Давись ею, но не выпускай на волю!».
И закричать, когда рывком к себе лицо моё повернул и вновь на губы набросился. Но нет в его действиях ни грамма страсти — только желание унизить, раскрошить на мелкие части. Жгучее желание уничтожить последние остатки гордости, унизить, заставить молить о прощении. Брат. Любовник. Предатель. Враг. Всё это — ОН. Арис. Моя боль. И почти смерть. У неё глаза чёрные. С тьмой непроглядной, бездонной, внушающей только ужас. Непередаваемый ужас, на который я обрекла себя сама. Доверившись лишь раз тому, чьи слова не стоили ничего.
И затем долго сидеть на ледяной, кажется, земле, глядя перед собой и вслушиваясь в его удаляющиеся шаги. Не оставил ничего после себя. Ни надежд, ни желаний, ни гордости, ничего.
Глава 9.3
Всё тело ломило, будто я лежала на холодном полу, а не в своей мягкой постели, которую расстелила накануне мама.