Что же до купца жадного, купца бессердечного, то поначалу ничего противоестественного не происходило – ни с ним самим, ни с его чадами, ни с его делами. Он всё так же медленно, но верно шёл в рост – больший, нежели прежде, и та история, когда два купца рассорились оттого, что один не дал на время денег другому, вскоре несколько позабылась.
Время шло, и случилось так, что при детях или внуках старого купца несчастная Россия разодралась надвое, ибо явились в этот мир и белые, и красные. И пока белые продолжали отстаивать всё то изначальное, первородное, и хоть чуточку святое, красные поклялись извести на корню всю элиту, всю богему, всю аристократию, всю интеллигенцию боярскую.
Потомки купца были жестоко раскулачены красными, которые отняли у них всё то немногое, чем они владели – ибо к тому дню, к началу 20-ых годов XX века тот купеческий род постепенно угасал, мельчал, беднел, скуднел.
Но и это было ещё не всё: тело купца перевернулось бы в гробу, узнай оно о том, что случится вскоре и что произойдёт позже – наступил страшный 37-ой год; год отсчёта массовых репрессий. Начало конца, когда свои предавали своих же, когда врагов народа расстреливали, а их семьи ссылали в специализированные лагеря вдали от их родных мест.
Так не повезло и прабабушке последнего из купеческого рода: её, родившуюся в Саратове, вместе с новорождённой дочерью выдворили из Воронежа, выслали насильно в степной край, центр которому – город Акмолинск.
Казахская земля оказалась крайне суровой и неприветливой: после вполне умеренного климата Поволжья этих двоих ждали края, которые летом прогревались до тридцати градусов, а зимой остужались до такого же значения, но с обратным знаком – и эта огромная разница температур чудовищно негативным образом начала сказываться на здоровье. Сильнейшие ветра, от которых ни скрыться, ни спрятаться; резко континентальный, совершенно непредсказуемый климат били по больному, по наиболее слабому, и было это до крайности непривычно.
Однако потомки знатного рода не являлись изнеженными, инфантильными особами – они закалились так, как закаляется сталь в руках умелого мастера. Женщина работала, не покладая рук; она знала, что такое трудодни. Она сажала тополь, и выполняла другую, гораздо более тяжёлую работу, и её рабочие руки были все в мозолях. Её дочь была ей под стать – они не упали, они не сломались; они неоднократно доказывали, из какого благородного они рода. Это проявлялось в их манерах, их поведении; во всём. При всём при этом они казались очень простыми, и невозможно было догадаться, что некогда их предком являлся человек очень богатый и очень властный.
Эти упрямые поволжские немки оказались невероятно живучи, и ночью, тайком от всех, пока никто не видит, тихо молились Богу на лютеранский обряд – в те страшные годы господствовал агрессивный атеизм; это были годы, когда стыдно было признаться, что ты – немец по национальности, поскольку перед всеми прочими ты, несомненно, фашист, и «как же тебя только земля носит».
Время шло, и бабушка последнего из их рода вышла замуж – и с каждым браком, отпрыск к отпрыску немецкая кровь в их роду неумолимо мельчала, наполняя жилы русской, украинской и белорусской кровью. Уже бабушка говорила по-русски без акцента, и с удовольствием пела русские и украинские народные песни. Её голос был хорош.
Казалось бы, с амнистией все репрессированные начнут новую жизнь, но нет: проклятие рода довлело по-прежнему над потомками немилосердного купца. Бабушка родила сына, и всё бы хорошо: она – заведующая центральной столовой, а её муж, простой сантехник, дослужился до заместителя начальника КСК. Вот только её мать, четвёртое колено, стала тяготиться тяжёлым недугом – у неё выявили водянку. С годами она стала тучной и грузной; ей было тяжело передвигаться.
У пятого колена ожидалось прибавление: бабушка ждала ещё одного ребёнка. Но жить стало хуже, словно проклятие вошло в новую фазу: муж начал стремительно спиваться, его брат загремел в тюрьму, его сестру сразил паралич (в результате которого она стала хромать и с трудом говорить), а она сама, его жена теперь работает не в столовой, но в психбольнице. И настал тот день и час, когда её, беременную, избила психбольная...
Брат прабабушки по отцу, который дослужился до генерального директора соседнего совхоза, и её сестра по отцу, что заведущая складом, несомненно, помогали, но жизнь всё равно шла под откос: пятое колено родило девочку с огромным родимым пятном розового цвета на правой лопатке, мать последнего из рода. В семье девочку невзлюбили, словно она была виновницей и причиной всех бед и трудностей, что свалились на голову этого семейства.