Я стал слушать внимательнее (хотя, признаться, ожидал кое-чего другого). Я-то думал, сейчас принесут в жертву большого чёрного козла и/или петуха, и раздадут всем по бочонку якобы настоящей человеческой крови. Ни свечей по кругу, ни тринадцати зеркал, ни Бафомета; ничего.
— Злой бог, плохой бог был до крайности жесток, — Продолжал Учитель. — Так, дабы испытать Иова, он обрушил на него столько бедствий, что... Нет, мои друзья: бог Адонай, бог Яхве, бог Саваоф — тиран и мучитель, и примеров этому предостаточно. Но на сегодня всё: расходимся же, и да пребудет с вами Правда. Истинно, истинно говорю вам: я был там и видел всё своими собственными глазами. И я обещаю: вместе мы построим новое общество, и выберем себе другого бога, ибо тот бог, коему поклоняются сегодня, не делает ничего для мира и согласия; он попустительствует и не борется...
Уходя, я заметил, что помещение, несмотря на то, что находится в подвале, неплохо оборудовано, и сырости никакой; тут целый офис, и не один: личный кабинет, зал для собраний, библиотека и куча иных дверей, у которых надписей не было.
Дома я прокрутил в голове всё, что пережил этим вечером. Кажется, я понял, к чему клонит Учитель, рассказывая о злом боге, плохом боге. Эта его фраза (а именно «злой бог, плохой бог»), похоже, была его излюбленной; как прибауткой, присказкой являлась. Я же, в свою очередь, до такой степени был очарован и заинтересован, что в любопытстве своём решил сходить на ещё один такой «сеанс». Дьяволопоклонничество без характерных атрибутов, сатанизм в виде лекций — это нечто новое.
На мессах же Учитель, совершая длинные многочасовые проповеди, разглагольствовал о том, что его учение есть Истина; что к ней он шёл много лет. В его ритуалах хоть и была жестокость, но она была столь искренней, столь настоящей, что язык не поворачивался убежать и сообщить в соответствующие органы. Дабы не смущать умы, я умолчу о подробностях проводимых Учителем ритуалов; сообщу лишь, что это не то, о чём вы подумали.
Данное шоу не было зомбированием: гуру никогда никого не гипнотизировал. К Учителю шли добровольно, от безысходности и разочарования в жизни. Некоторые шли ради острых ощущений, но, повторюсь, они быстро осознавали, что учение мастера Пэппа есть непреложное, правдивое и совершенно серьёзное, а он сам есть венец вменяемости, адекватности и даже порядочности. Учитель не употреблял спиртных напитков и вообще не имел вредных привычек; это был сферический интеллигент и интеллектуал в вакууме, если можно так выразиться. Разумеется, Вентора порой обижало, что его учение некоторые находят сектой, и он всякий раз пытался доказывать обратное мыслью, словом и делом. Его правильность заключалась в его неправильности, как бы это странно не звучало; неправильности с точки зрения обычных среднестатистических людей-обывателей. Я же не встречал доселе столь мудрых и начитанных людей. Учитель не цитировал господина ЛаВея и прочих личностей, не восторгался сэром Кроули, не ассоциировал себя с Люцифером и Левиафаном, и психологом себя не считал; это было нечто другое, скорее некая своеобразная философия и образ жизни. С ним было и страшно, и легко одновременно. Мне хотелось брать интервью ежедневно (разве это не одна из моих скрытых причин находиться рядом?).
Учитель был крайне необычен, и с ним было хорошо, как у Христа за пазухой, как бы нетипично это не звучало. Иногда на его выступлениях я мог лицезреть чёрное облако, и это не был обман зрения: помещение не было окурено наркотическими веществами.
Однажды Учитель повёл меня в морозный чулан-вытрезвитель, где показал тушки людей, точнее, фрагменты их тел — сушёные руки, ноги, как балык; кости с сильно натянутой кожей поверх мышц. Эти бездыханные ледяные мумии висели на крюках, как обычно висит мясо в холодильнике колбасного цеха — такое я видел не своими глазами, но в телевизоре. В другой комнате я вдруг неожиданно попал в будущее и сражался с какими-то огромными монстрами-роботами, спасая мир. Как Вентор это делал, я без понятия, но позднее он успокоил меня, сказав, что у меня просто разыгралось воображение. Что же до тушек, то это просто коллекция ампутированных частей тела; они всё равно уже ни к чему не пригодны.