(http://perebezhchik.ru/person/tsvetkov-anton-vladimirovich/)
Правозащитники на окладе. Об акциях «Офицеров» многие узнали только сейчас, зато их лидер Антон Цветков известен довольно давно.
Чем известен «правозащитник» Антон Цветков, чьи подчиненные заблокировали выставку в Москве.
Как мы видим, Цветков, с одной стороны, правозащитник (по должности), с другой – ненавидит правозащитников (в традиционном понимании термина). Не случайно в последнем примере слово правозащитник в применении к Цветкову взято в кавычки.
Интересно, что в русском языке существует весьма изысканное противопоставление между сочетаниями правоохранительные органы и правозащитные организации. Внешне они очень похожи: тут право- и там право-, тут защитный, там охранительный, почти одно и то же, и один и тот же греческий корень в словах орган и организация. А в сумме – вещи почти противоположные. И как достается правозащитным организациям от правоохранительных органов/. И в 70-е годы прошлого века, при советской власти, и сейчас. Надо, впрочем, сказать, что фрагмент право- в словах правоохранительный и правозащитный имеет разный смысл. В слове правоохранительный имеется в виду право, право вообще, то есть закон, правопорядок. А в слове правозащитный имеются в виду права – права человека. Отдельного человека, и притом вовсе не того, которого видел чукча из анекдота.
Интересно проследить, как изменялось осмысление компонента право- с развитием диссидентского движения. У ранних диссидентов, в особенности А. С. Есенина-Вольпина, права человека были неразрывно связаны с правом как соблюдением законов. Позже, начиная с 1970-х, правозащитное движение ассоциировалось в первую очередь с правами отдельного человека, а не с правом как таковым.
Впрочем, на протяжении всей истории правозащитного движения единого представления о смысловом наполнении компонента право- в слове правозащитник не было. Показательны язвительные замечания Солженицына в его знаменитом эссе «Наши плюралисты»:
Наши плюралисты, согласны были и на эту власть и на эту конституцию – только чтоб она «честно выполнялась».
Преувеличением столичного диссидентства и эмиграционного движения отвратили внимание мира от коренных условий народного бытия в нашей стране, а лишь: соблюдает ли этот режим-убийца свои собственные лживые законы?
Здесь Солженицын хочет сместить акцент с права как закона на право как то, в чем государство не смеет ограничивать человека.
В недавнем интервью правозащитницы Нины Брагинской говорится как раз о том, что у нас до сих пор нет единого представления о сути правозащиты. Она говорит о правах человека как о некоторой «дистилированной» вещи, не связанной ни с политикой, ни даже с правотой:
Не нужно вам объяснять, что понятие «правозащита» у нас не приживается. Правозащитники для большинства «либерасты». И Дмитрий Леонов, создавая Правозащитный центр, в общем, не нашел понимания правозащиты, которая не интересуется, «кто прав, кто виноват» – а интересуется такой специфической дистиллированной вещью, как права человека. Даже в «Мемориале» не очень понимали. Мне кажется, что и Ковалев. А уж он этому отдал много чего. Но я помню его телевизионные выступления в 93-м году о «целесообразности» расстрела парламента, «если не мы их, то они нас» и т. д. Такую риторику я могу представить себе в разных устах, но не в устах же правозащитника! «Мемориал» мог бы быть вне политики, но слишком много людей боялись противостояния. Именно страх политики бросал в сторону лояльности власти, а это уже политика. Конечно, под «политикой» молчаливо понимали и понимают противостояние власти, а подчинение ей и сотрудничество «политикой» не именуется, что нонсенс, конечно.