Она, все еще в шапочке и мантии, влезла в его новый «Бентли». Все заднее сиденье машины было завалено цветами, их послал Пел. Букет состоял из орхидей и башмачков, нежных и необычных цветов — зеленых, коричневых, оттенков слоновой кости и пурпурного с черным.
— У твоего обожателя странный вкус, — заметил Бернард, пока Росс заводил мотор.
— Почему вы не любите Вандергриффов? — резко в ответ спросила Жени.
— Не люблю? Это совсем не то. Мы просто разные люди.
Они проезжали по школьному городку. Девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на знакомые здания, деревья и кустарники, исчезающие за спиной. Она ясно помнила, как в первый раз приехала сюда с Россом. Помнила свои страхи, первую встречу с мисс Виллмотт, ужасную девочку, которая показала ей ее общежитие. Тогда ее английский был еще убогим, она чувствовала себя несчастной и не имела друзей. В первую неделю в школе ей казалось все равно, жить или умереть.
Все изменила Лекс. Изогнув шею, Жени бросила назад последний взгляд и от расставания со школой ощутила лишь легкую грусть. Оно было самым легким из всех, которые ей пришлось пережить. Может быть, размышляла она, теперь уже глядя вперед, это оттого, что, расставаясь на этот раз, она успела что-то завершить. После заключительных экзаменов Жени чувствовала, что стоит перед новой ступенькой в жизни, и в последние дни в школе ощущала спад.
Новая ступенька. Редклифф — четыре года в колледже, если она останется в Америке.
— Бернард?
— Что, девочка?
Она посмотрела на него и заколебалась. Жени знала, что он и дальше будет ее поддерживать, обеспечит всем, что ей необходимо, даст любой материальный предмет, который она пожелает — а за деньги можно купить самое утонченное образование.
— Вы мой опекун. Почему вы им стали?
— Что ты имеешь в виду?
— Почему вы согласились стать моим опекуном?
— Твой отец попросил меня об этом, — быстро ответил американец.
— Только поэтому? Он попросил заботиться обо мне до конца моих дней, и вы согласились?
— Не до конца твоих дней. Ты не хуже моего знаешь, что мы считали его ссылку временной.
— Знаю, — нетерпеливо произнесла она, все еще подыскивая слова, чтобы сформулировать вопрос, дремавший в ней целых два года. — Но я пытаюсь понять, почему вы это сделали?
— Я тебе уже сказал, — его голос сделался ледяным.
— Помню. Потому что он вас попросил, — в тон Бернарду проговорила она. — И это все? Вы не получили чего-нибудь взамен?
— Довольно, Жени! Ты становишься утомительной, дорогая. Сегодняшние похвалы вскружили тебе голову. Ты знаешь все, что нужно.
— Вы хотите сказать, что мне положено знать.
— Я сказал, довольно!
Жени испугала собственная напористость и незнакомая раньше интуиция, появившаяся вдруг. Она поняла, что не в силах сформулировать вопрос или боится получить на него ответ.
За месяц до Жениных выпускных экзаменов Бернард наконец стал обладателем самой ценной в мире иконы — Киевской Богоматери.
Икона прибыла с небольшой щербинкой на левой щеке — результат неправильной транспортировки или грубого обращения. Бернард нашел ее очаровательной: маленький изъян, полученный в трудной дороге, выглядел меткой любви, сделанной специально для него.
Бернарда переполняла радость, и каждый вечер он летел из конторы домой, чтобы в уединении закрытой библиотеки снять с Богородицы покров. Красивая и молодая, цветущая в ожидании сына. Черные глаза, не похожие на глаза других Богородиц, не склонялись долу, а смотрели прямо на него, а губы, готовые вот-вот сложиться в улыбку, как будто двигались, пока он ее разглядывал. Иногда она выглядела безмятежной, но чаще словно насмехалась над ним за все его дела, компании, манипуляции властью — ничтожным по сравнению с тем, что даст миру рождение ее сына.
Она стала его личной святыней, и он боготворил ее не как будущую мать Господа, но как свою госпожу, заглядывающую в глубину его души, подтрунивающую над ним, заигрывающую и поощряющую в ее познавании. Она была его, а он — ее: обладатель, он был в то же время и собственностью. Ничто другое в его коллекции не приносило Бернарду подобного наслаждения.
Американец понимал, что Жени стала инструментом, с помощью которого он раздобыл икону, и у него вновь проснулся к ней интерес. Он решил посвящать ей больше времени, восполнить свое отсутствие в прошлые годы, окатить потоком милости. Ее упорство, неблагодарность, как он понимал, которую Жени проявила по дороге из Аш-Виллмотта, обескуражили Бернарда. Но на следующий день, решив проявить великодушие, он подал за обедом ей стул. Не улыбнувшись, Жени села на него движением, полным грации — почти царственным. Она очаровательна, подумал Бернард. Не только ее чувственные глаза и поток золотистых волос, как у Приснодевы. Подвигая за обедом ей стул, он заметил, что она формируется, превращается из девочки в женщину.