В окно врывалась прохлада, а директору было душно. Повел шеей, будто хотел вылезть из воротника. Присматривался к лицам и все думал: сумел ли убедить? Что останется в их головах от этого разговора?
— Я вас отпускаю. И хочу, чтобы вы помнили: нам ссориться незачем. Просто невыгодно.
Толкаясь, рабочие вышли из конторы, облегченно вздохнули.
— Ну и дела, браты мои, — говорил Дерин. — Сначала оштрафовали, а потом… Насулено-то сколько! Заживем теперь. Кого же из нас, как Фомичева, старшим поставят?
— Что мне было — отказываться? — хмуро огрызнулся Фомичев.
— Зачем же, старайся.
— Хоть и старший, — оправдываясь, сказал Фомичев, — а не посчитались, оштрафовали вместе со всеми. Главное, и не был с вами.
— Не лез бы в болото, — наставительно сказал Дерин. — Чего тебя в Чертову Лапу потянуло.
— Ваши ребята указали.
Федор подмигнул Дерину.
— Ребята знают, чего человеку надо.
— Кузьмич, а славно мы пели, когда стояли с городскими под знаменем.
— Славно, Маркел. Памятно.
— Кузьмич, одного не пойму: лицеист говорил, что надо сбросить царя. Как же без царя? У стада есть пастух, у звезд и то свой царь — месяц. А мы без царя. Кого слушаться будем?
— Выборные у нас будут от народа. Вместо царя, значит.
— Так все равно кто-то из выборных должен старшим быть.
— Ну и выберут из них старшего.
— Опять-таки будет царь. Я-то думал, как же?.. Народный, а все же царь. И что захочет, то и будет делать. Подумает меня засадить в кутузку, и ничего ты ему не скажешь. Все у него в подчинении.
— Зарвется, снимут.
— А как это снимут? Попробуй сними, когда он главный. Он помощников себе подберет. Сними тогда его.
— Кто бы ни был — снимут, — неуверенно повторил Подосенов. Почесал затылок. Верно ведь говорит Маркел: не просто будет сладить с человеком, который стоит у власти. Для одних он хорош, для других — плох. Снимай его, если те, для кого он хорош, встанут против. Задача. Надо будет расспросить об этом Крутова.
Сказал Маркелу:
— К тому времени, когда ставить будут, придумают для него узду.
— Царю до сих пор не сумели придумать, — не сдавался Маркел.
Просыпался у Маркела дремучий ум, требовал объяснения многому.
— Ладно, увидим того лицеиста, обо всем расспросим.
— Это будет дело… Кузьмич, директор говорил: старшим рабочим может назначить. Почти тридцать рублей жалованье. Неплохо бы тридцать рублей.
— Неплохо, Маркел. На тридцать жить можно.
— Но ведь не просто так назначат. За какие-то услуги, видимо?
— Это, Маркел, несомненно. Душу прежде продашь.
— Тогда ну их к бесу, Кузьмич. Проживем и так.
— Честнее будет, Маркел.
Глава третья
Слушали ораторов, кричали: «Правильно! Все правильно говорит, какая уж у рабочего жизнь!» Попели запрещенные песни. И снова наутро на фабрики и заводы, в изнуряющую духоту. Как будто ничего и не было накануне. Только уважения к себе прибавилось: что ни говори — сила; всем-то так выйти на улицы — кто против устоит, никаких войск не хватит. Самые горячие шептали: скоро-де придет такое время — остановятся фабрики и заводы и лопнет самодержавная власть.
Полиция считала, что ждать того времени нечего — спешила. Вызывались те, кто прогулял в первый день мая. Вопросы для всех одинаковые: был ли в лесу, кто верховодил маевкой? Доподлинно известно, что весь «Северный союз» арестован. Не действует ли другая, еще не известная организация?
Многих уволили, самых неблагонадежных отправили в Коровники, и в городе, окутанном дымом фабричных труб, опять воцарилась благодатная тишина. По утрам чиновники заполняли конторы, в торговых рядах лавочники, на которых пробы негде ставить, божась и ругаясь, сбывали завалявшиеся плесневелые товары. Пьяная ругань неслась по окраинным улицам.
Успокоилась полиция: все пришло в норму, все стало на свои места.