— Угомонились? — насмешливо бросил он в зал, заметив, что шум стал стихать. — Ну тогда в самый раз…
— Начинай, Крутов, нас не переждешь.
— Спрашивали, что будем делать, чем ответим на угрозу Карзинкина? Я предлагаю обратиться к служащим, призвать их к забастовке. Чтобы они отказались делать расчет…
— Ого! Так они и послушают.
— Попробуем, — спокойно ответил Федор. — Предлагаю также выставить охрану в лабаз, не разрешать Карзинкину закрыть его. Так?
— Только так!
— Правильно!
— Когда Карзинкин почувствует, что мы готовы бороться до конца, он вынужден будет согласиться с нашими требованиями… Можно и по-другому, как предлагал здесь Арсений Поляков, — выйти завтра на работу. Решайте.
— Нечего решать! Не сдаваться!
— Нашли кого слушать — подлизалу Полякова.
— Стоять до конца!
— Стоять!
— Черт с вами, стойте, а я сяду — устал.
Это сказал находившийся на проходе между скамейками пожилой рабочий с иссеченным морщинами лицом. Его шутливые слова приняли смехом, напряжение в зале сразу спало. Улыбался и Федор, глядя, как заботливо усаживают рабочего на переполненную скамейку, дружески толкают в бок, похлопывают по спине.
Приступили к выбору продовольственной комиссии, которая следила бы за работой лабаза. Старшим поставили Маркела Калинина. Маркела вызвали на сцену. Он поднялся, поклонился на четыре стороны, поблагодарил за доверие. Потом составили письмо к служащим фабрики. Пока занимались этим, Емельянов писал обращение «Ко всем гражданам города». Он же и зачитал его:
«Мы устроили забастовку с целью улучшения своего экономического и правового положения. Наша забастовка протекает вполне мирно. Мы распорядились закрыть винные лавки, сами наблюдаем за порядком.
Но враги наши распространяют нелепые слухи, будто мы желаем устроить погром. Цель наших врагов унизить нас в глазах сограждан.
Эти слухи нас глубоко возмущают. Открыто заявляем: мы не только не будем участвовать в погромах, но всеми зависящими от нас средствами постараемся их предотвращать.
Всех хулиганов, выдающих себя за рабочих нашей фабрики, просим доставлять нашим депутатам».
— Принимаем? — спросил Федор.
— Голосуй! Принимаем! — послышались дружные голоса.
Успенский все еще сидел за столом и приглядывался со вниманием. Федор недружелюбно косился на него, ждал, когда поп почувствует неудобство и сам уйдет. Не тут-то было — так и пробыл до конца.
Емельянов подмигнул членам стачечного комитета, сказал весело:
— Быть батюшке изгнанным из прихода.
Сверкнули выцветшие с мутной поволокой глаза. Успенский спросил:
— За что сие, сын мой?
— За участие в работе стачечного комитета. Отвертеться не удастся, люди видели, подтвердят.
— Так я с умыслом здесь, с умыслом, — сказал Успенский.
Расходились — уже было темно. Сильный ветер гнал снежную крупку, сек лицо. Тяжелое небо висело низко, без звезд.
Федор расстался с Емельяновым на остановке трамвая — завтра он снова обещался быть в училище. Хотя и было поздно, Федор не пошел домой — решил побывать у Вари и заодно узнать о здоровье Мироныча.
Шагая к больнице, он вдруг почувствовал, что кто-то неотступно наблюдает за ним. Остановился и явственно услышал сзади шарканье ног. Федор решил подождать неизвестного преследователя, помедлил, покуривая. Тот остановился неподалеку и тоже будто закуривал. Несколько обеспокоенный, Федор быстро прошел до перекрестка и прижался к стене дома. Неизвестный пробежал, не заметив его. Закрутился на месте, повернул назад, видимо, был страшно раздосадован. Теперь Федор без труда узнал в нем Ваську Работнова. Вышел, спросил недружелюбно:
— Чего по пятам ходишь?
Васька конфузливо смотрел в глаза и молчал.
— Кого спрашиваю? — прикрикнул Федор.
— Велели мне, — наконец выдавил парень. — Тебя охранять.
— Родион, что ли?
Васька утвердительно кивнул.
— Иди спать. Родиону завтра нахлобучку дам.
Васька выслушал и не изъявил никакого желания идти спать.
Федор надвинул ему на глаза шапку, легонько подтолкнул. Парень как будто смутился, направился в сторону каморок. Но когда Федор поднимался на крыльцо дома, где жила Варя, и оглянулся, поодаль опять маячила фигура человека. Упрямства у Васьки хватало.