Все анализы и обследования во время беременности ничего плохого не предвещали. В те годы генетические исследования были недоступны простым смертным, и рождение малышки с хромосомной аномалией оказалось абсолютной неожиданностью. Потрясение в родзале оказалось слишком сильным. Отец ребенка, ранее обещавший поддержку и заботу, мгновенно испарился с горизонта. Факт рождения неизлечимо больного ребенка он не смог принять. Из роддома Лену встречала одна мама, а в квартире не оказалось мужских вещей. На самом видном месте лежали ключи от их бывшего любовного гнездышка.
Отец ребенка продолжал жить в том же городе, но признаков существования больше не подавал. Лена не стала его искать – зачем? Чтобы услышать, что для них обеих больше нет места в его устроенной и благополучной жизни? Лена последовательно прошла все этапы эмоциональных качелей: вначале отказывалась признаться самой себе в неизлечимости болезни дочери, потом нестерпимо злилась на себя и отца ребенка за то, что дочь родилась такой. Спустя год пришло отчаяние: так будет всегда, изменить ничего невозможно. Еще через полгода переживания стали тусклее и раздражали уже не так сильно.
Когда малышке исполнилось три года, Лена, наконец, примирилась с трудным диагнозом дочери. К этому времени она знала все о болезни Дауна и научилась находить в этом положительные стороны. Да, дочь никогда не повзрослеет, и внуков ей не дождаться. Зато не будет и бессонных ночей из-за того, что у дочери появился очередной парень. Зато ей никогда не придется расставаться с дочерью потому, что у нее появилась своя семья. Зато дома ее встречает всегда ласковая и любящая улыбка на плоском и широком лице дочери. Искреннюю радость доставляет ее выросшему, слегка косолапому ребенку простая игрушка, конфета, незатейливая блузочка.
Слушая сетования соседок на детей, утирая слезы матери наркомана, Лена про себя иногда благодарила Бога за то, что ее дочь – особенная. Она никогда не станет гулёной, постоянно меняющей мужчин, не сопьется, не будет колоться или нюхать какую-нибудь новомодную гадость. Дочь искренне любит ее, хоть и не может сказать об этом. Она гладит ее, когда Лена отдыхает, приносит чай, укрывает одеялом, убирает тарелки со стола, моет посуду, подметает квартиру. Чувство безмолвной и бесконечной любви, исходящее от дочери, дает Лене силы жить. Людей с болезнью Дауна называют «солнечными», и это самое правильное определение. В тихие вечера, которые они проводили вдвоем, Лена думала об отце дочери – какой он дурак, что добровольно лишил себя такого количества чистой любви.
- Тетя Лена, - сказала Света, - ну хоть ты нас порадуй. Может, слышала что-нибудь или видела особенное?
- Слышала, но сама не пойму что. Я начинаю накрывать столы рано, пока еще никого нет, в столовой тихо. Включаю хлеборезку, разношу по столам нарезанный хлеб, проверяю соль-перец, салфетки, поправляю или перестилаю скатерти. Так вот, сегодня звук включенной хлеборезки был необычным, каким-то очень громким. Я даже побоялась, что она сломалась. Подбежала и выключила, но шум – вернее, гул – продолжался еще несколько секунд.
- А разве возле хлеборезки не надо стоять? Буханку не нужно держать? – спросил Игорь.
- Ничего держать не надо, хлеб подается автоматически. Я закладываю весь хлеб сразу, нарезка занимает минуты. Я не просто выключила, а выдернула вилку из сети, но гул продолжался. И еще мне показалось, что пол вибрировал. Все это было так быстро… Я работаю здесь семь лет, никогда раньше такого не было.
- Пойдемте, посмотрим, - предложил Игорь, но тут дверь рывком открылась, на пороге стоял запыхавшийся Валерий Николаевич.
- Там, там, - повторял он, показывая рукой направо, - пойдемте скорее.
- Что там? – напряженно спросил Игорь.
- Вещи Петра Ивановича на берегу, - расстроенно произнес Валерий Николаевич.- Одежда и обувь, стульчик раскладной, сумка с наживкой и крючками. Пойдемте, сами увидите.
Все трое молча поднялись и пошли за Валерием Николаевичем в направлении пруда, любимого места окрестных рыбаков. От сарайчика, в котором Света нашла накидку Петра Ивановича, шла тропинка через кустарник. Идти было минут пятнадцать, по дороге все молчали.