В родном дворе её встретил восторженный собачий лай. Огромный Шрек бросился Нине Владимировне навстречу, радостно лизнул руку и кинулся к крыльцу. Там стоял муж.
— Собаку парализовало. Еду в аптеку. «Собака сдыхает, — догадалась Нина Владимировна. — Едет за уколом, чтобы усыпить» Неожиданно Нина Владимировна всхлипнула. — Не начинай, — сказал муж, проходя мимо. Затем остановился и погладил Нину Владимировну по плечу.
— Бедная. Хорошая была собака, — сказала она мужу. мужу — Мы же её кормили, — отозвался он без эмоций.
Эту собаку оставили прежние хозяева дома. И то ли они забыли в суете, то ли хозяева, торопясь, не сказали имени собаки, но она так и жила Собакой. Жила за сараюшкой, где хранился разный садовый инвентарь да старые вещи, которые выбросить жаль. Больше не было места во дворе — ближе к дому муж построил вольер для породистого Шрека, подаренного на новоселье.
Собака лежала без ошейника. Всегда ласковый, виноватый и заискивающий взгляд Собаки был равнодушным. Взгляд одинокого существа. Женщина, столько лет приносившая ей пищу, для неё уже ничего не значила. Она уже ничего не могла для неё сделать. И не сделала.
Нина Владимировна присела рядом, погладила по голове собаку. «Каждый из нас сам проживает свою жизнь, — подумала Нина Владимировна и поняла, что всегда была одинокой, но глубоко прятала это в себе. — Не у всех получается достойно». Рыдание подрагивало в горле. Она подняла голову и посмотрела в небо. Небо было осенним, серым и мутным. «Прости меня, Господи», — прошептала она в это небо, и произнесённые слова не показались ей нелепыми.
Бабье лето
Вчера я впервые изменила своему мужу.
— Так-к, перемешиваем. Посыпаем. Ждём! — бормочет Игорь, колдуя над каким-то причудливым блюдом.
— Вкусно получится, — подмигивает он мне.
"Интересно, а что же у нас с тобой получится?" — думаю я.
Я сижу тут же на кухне за столом, всегда покрытым белой скатертью. Причуда мужа.
С мужем мы учились в одном классе. Я выбирала между ним и Ганьянцем. Ганьянц выше ростом и шире в плечах. Да, что там! Ганьянц — красавец. У Сашки же чуть раскосые глаза — наследство прадеда, гонявшего табуны по казахской степи, жёсткий взгляд и белозубая улыбка. В Сашку влюблены все школьные красавицы, ну, за редким исключением.
После выпускного мы с подругой Иркой и Сашкой брели по пустынной улице, уставшие и сонные. Неожиданно откуда-то вынырнул парень на мотоцикле, проскользнул рядом со мной и собрался мчаться по свободному проспекту
— Стой! — закричал Сашка. — А ты не пробовал проехать ещё ближе к ней?
— А что можно? — усмехнулся (я думаю) затормозивший мотоциклист.
— А ты попробуй.
Пацан поверил Сашке и, оттолкнувшись ногой о бордюр, исчез.
Я впервые почувствовала себя женщиной, слабой, но защищённой. Сашкиной женой стала на втором курсе журфака. И долго была защищённой, а ещё — избалованной и капризной. Это дома. У себя же в редакции пахала как Папа Карло.
В своих воспоминаниях с удовольствием возвращаюсь в то время, когда у нас родились девчонки — одна за другой. Третий раз испытывать судьбу я отказалась. Мне хотелось работать. Живут же люди и без сыновей.
Дочек Сашка обожал, растил их своенравными и настырными. Такими они и остались по жизни, упёртыми и своевольными. Уехали в большие города, в разные стороны. Звонят, зовут к себе, а мне нравится наш городок, где всё до боли родное. Наша квартира такая уютная и светлая. Стол муж смастерил, когда остался без работы. Всю мебель в кухне меняли, а стол вот он. Сидим за ним с Игорем, завтракаем. В кухне пахнет жареным луком и мясом. Какой-то чужой запах.
С Игорем познакомились в сентябре, когда уже начинался сезон дождей, холодных и долгих. Я люблю осень.
В тот день выбралась погулять и сразу же продрогла, но всё-таки решила добрести до угла.
В кафешке на углу, похожей на забегаловку, мы с мужем любили посидеть субботним вечером. Здесь готовили хорошие шашлыки, едва ли не самые вкусные в нашем городке. Захотелось зайти, согреться.
Дверь оказалась тяжёлой, её всегда открывал муж. Осмотрелась. В зале уютно и тепло.
— Вот там будет удобнее, — указал мне на столик возле окна крупный мужчина, неожиданно обнаружившийся за моей спиной.
У мужчины был чуть хрипловатый голос и открытая улыбка. "Интересно, где протезировался?" — подумала я, на секунду позавидовав его красивым зубам. Он не отводил глаз, и я смешалась.
Это и был Игорь.
В тот же вечер Игорь признался, что шёл за мной. Сам не может объяснить почему.
Игорь звонил часто.
"Что делаешь?" — спрашивал он каждый раз.
Игорь пытался пригласить меня куда-нибудь, но я не соглашалась, и мы гуляли по продрогшим улицам.
Вчера проснулась поздно. Солнце уже освещало стену напротив. Наступило бабье лето.
Ночью никто не снился. Ещё не успела ни о чём подумать, как в прихожей над дверью затренькал звонок.
Открыла. Муж всегда выговаривал за то, что не смотрю в глазок.
За дверью стоял Игорь с цветком в горшке.
— Вот, — протянул мне. — Чем-то приглянулся. Решил тебе подарить.
— Гелиотроп, — сказала я. — Мой любимый цветок.
Игорь рассмеялся и, отодвинув меня, переступил порог.
Фиолетовые цветки гелиотропа наполнили комнату запахом ванили. На потолке дрожала тень листвы старого тополя за окном.
— Вот так, — говорю Сашкиной фотографии на комоде, когда за Игорем на следующий день закрывается дверь. Я всё рассказываю Сашке.
Когда же рассказала подруге Иришке об Игоре, она стала говорить о предательстве, о том, что должно быть стыдно, так поступать, когда у тебя муж недавно умер.
А мне и было стыдно, но чем острее я испытывала муки совести, тем яснее становилось: этот мужчина уже вошёл в мою жизнь.
Дочки выросли на рассказах о моём детстве, о нашей с Сашкой юности. А теперь я сижу одна на нашей кухне, пью чай и рассказываю сама себе истории своей жизни. Вспоминаю.
Сашкина карьера в строительной кампании после института складывалась удачно. Он всегда был занят. Приходил уставший, но в настроении. Вечерами сидели вот на этой же кухне, пили чай, Сашка рассказывал байки про строителей, часто смешные.
— Не ржи, девчонок разбудишь, — говорил он довольный. А если я смеялась, успокоить меня было непросто.
Но со временем Сашка сделался каким-то психованным. Появились новые друзья. В доме стали бывать неприятные мне люди, но я накрывала на стол, пережидая за закрытой дверью их шумное веселье. Устраивала на утро разборки и скандалы. Уходила к подруге Иришке. Сашка вылавливал меня возле редакции, лил слёзы, обещал и клялся. Начинали жизнь сначала, но ничего не менялось. Девчонки взрослели. Сашку увольняли в одном месте, но вскоре принимали в другом. Сашка был хорошим специалистом. Сашка — он талантливый.
— Да брось ты его, — говорила на полном серьёзе подруга Иришка, некогда по уши влюблённая в Сашку.
А кто был со мной, когда у меня умерла мама, когда мне поставили страшный диагноз, но, к счастью, он не подтвердился? А с кем мы девчонок растили, грустили, радовались?
Самое обидное, что как-то и старшая дочь мне об этом сказала. Помнится, проревела я до утра, а утром, так и не найдя нужных слов, врезала дочери по шее.
Сашка ушёл сам. Навсегда. Туда откуда не возвращаются.
Воспоминания спрессовались, а затем тугим комом подступили к горлу. Но я не позволила себе расплакаться. Сколько уже можно реветь?