Пашка хотел пройти, но она задержала его рукой
— Давай здесь поговорим
Какое-то время они молчали. Он рассматривал её лицо, волосы, забранные в пучок, блузку, застегнутую на все пуговицы.
— Прости, — наконец произнёс Пашка. — Понимаешь, с тобой всегда нелегко.
Пашка опять замолчал. Казалось, он не мог подобрать правильных слов.
— Паш, о чем ты?
— Я не могу без тебя. Ты как проклятье.
Она закрыла глаза рукой.
Он наклонился вперед и убрал её руку.
— Давай начнём всё сначала. У нас же есть, что терять?
Она посмотрела ему в лицо
— Прости меня, Паша. — И, секунду помедлив, добавила: — Я никогда не любила тебя. Мне казалось, я смогу тебя полюбить, но я так и не смогла. Уходи, пожалуйста
В дверях Пашка обернулся. На его напряжённом лице был написан вопрос, который так и остался невысказанным.
«Скажи, ты когда-нибудь кого-нибудь любила?» — снова вспомнился ей вопрос Баскакова. Она сидела за кухонным столом, наливала себе из полупустой бутылки и с удивлением осознавала, — хотя и не могла бы сказать почему, — что её душе не больно, а легко и свободно.
Да, она любила. Баскакова. И тащила эту чёртову любовь через все свои отношения. И искала черты этого шута у всех своих мужчин. И не находила…
Принц для Юлии Ивановны
Юлия Ивановна глупой была всегда, но, когда кто-то с ней долго не общался, — забывал об этом. У неё красивые черты лица, пышные, слегка вьющиеся волосы, легкая походка, а чего-то не хватало. В то, что все по-своему красивы, никогда не верила, поэтому важной частью своей жизни считала косметические процедуры и корректировку внешности. Любила шарфики, пестрые шейные платки, декольтированные платья и высокие каблуки.
Юлия Ивановна жила в согласии с собой. Твёрдо верила в закон конгруэнтности, по которому всё, что мы сделали в отношении других, вернётся к нам самим, поэтому с людьми была терпеливой и раздражающе вежливой, называя всех уменьшительно-ласкательно — Андрюшечка, Танюшечка, Игорёшка. И до слёз оскорблялась на любую бестактность и грубость. А грубили ей легко и не стыдясь, грубили коллеги, срывалась начальница, сухая старая дева с тонкими губами. И очень бы удивились, ответь им Юлия Ивановна тем же.
Как-то одна сотрудница сказала, что выдержка у Юлии Ивановны, как у балерины. Почему, как у балерины, она не поняла, но сравнение ей понравилось. Балерина — такое хрупкое создание из чужой красивой жизни. И Юлия Ивановна потом не раз фразу эту повторяла в своей интерпретации: « Я всю жизнь кручусь, как балерина». «Стрекоза ты, а не балерина», — неожиданно зло как-то пробурчала их умная, но не добрая Лидия Николаевна. Лидия Николаевна не была стрекозой. Муж Лидии Николаевны был старше её на двенадцать лет. Мужа никогда не любила. И нелюбовь свою вот уже тридцать лет тащила, как бурлак старую рассохшуюся баржу. Ещё она тянула на себе семьи дочери, которая умудрилась выйти замуж за проходимца, и своего сына, который женился на шестнадцатилетней девчушке-сироте.
У Юлии Ивановны личная жизнь не складывалась. И она, молча, не понимала замужних женщин, считавших себя несчастными. Юлия Ивановна знала, что эти женщины хотели слишком многого и сразу. Нет, семью нужно строить медленно, каждый день. Начиная с раннего утра кашкой, стаканом свежевыжатого сока. Вечером — красивым своим халатиком и теплыми носочками для мужа, расспросами и сочувствием. Главное — выйти замуж, а уж там она сумела бы привязать к себе мужчину милыми привычками. Залог того — долгий опыт любовницы.
Но замуж никто не предлагал. И не такие рядом выходили, толстели, опускались, переставали за собой следить, их мужья смотрели Юлии Ивановне вслед, на корпоративных вечеринках мужчины, напившись, принимали её за лёгкую добычу. Но нет, Юлия Ивановна никогда не была доступной женщиной. Просто её жизненную программу поразил какой-то вирус. Как от него вылечиться она не знала и оставалась одна.
Юлия Ивановна боялась одиночества, поэтому цеплялась за своего недостойного любовника. Любовник, вкусно поев и выпив из холодильника прозрачной водочки, любил поговорить о жене, с которой они уже второй десяток лет, как две собаки на сене, мучили и не отпускали друг друга, и всегда говорил о ней плохо. Подобные разговоры, считала Юлия Ивановна, порядочные женщины не должны поддерживать, она их и не поддерживала, но ей они нравились. Особенно приятным было то, что неприязнь любовника к жене была искренней. Настоящими были и его обиды, и долгие их с женой дни молчания, когда, как он говорил, «изображение есть, а звук пропал», но Юлии Ивановне хотелось поговорить не о чужих не сложившихся отношениях, хотелось услышать об отношении к себе. Она не понимала, что же держит его возле нелюбимой женщины, тогда как она уж потеряла всякую надежду на то, что этот мужчина однажды уйдёт к ней, такой красивой, такой заботливой и такой покладистой. Мечтала быть любимой. Хотела выйти замуж. Всё это продолжалось так долго, что стало безнадёжно банальным.