— Оставь в покое моего сына! Отцепись от него! — уже кричит женщина.
Я шепчу: Я сильная. Я — сильная. Я сильн…
— Хорошо, — говорю женщине. — Завтра меня не будет дома, пусть заберёт свои вещи. Все.
Когда мы вернулись от мамы, вещей Германа не было. Ему так было проще. Так из нашей с Анечкой жизни исчез этот человек, но нет, не навсегда.
За день до Нового года Герман вдруг появился с подарками, фруктами и тортом. Шампанское у меня было ещё со дня рождения дочери. Мы не говорили о нас, но Герман был рад нам. Он возился с дочкой. Помогал купать её. Германа обижала её настороженность. Доченька ни с кем не хотела делить меня.
Утром пили в кухне кофе (над чашками вился парок) и разговаривали, как супружеская пара. Уходя, он поцеловал меня в щёку и исчез ещё на пару лет.
Сначала было больно. Очень.
А потом у мамы погиб муж. Как-то странно погиб.
После похорон была долгая возня вокруг дома, машин, нехилого имущества маминого мужа. Мамин муж из бульдожьей породы, сумевший оттяпать в мутное время немаленький кусок.
А я боялась только одного – вдруг мама лишится дома и они с Аннеткой переедут к нам с Анечкой.
Дом остался. Огромный дом, который нужно было содержать. А ещё маленькая Аннета. Мама опустилась, обабилась, стала молчаливой. Я помогала ей как могла.
Денег не хватало даже на продукты марки "Красная цена".
Я сдала свою квартиру юркому торгашу и его быдловастой жене, которые раздолбали мне её за два года и исчезли, не заплатив за последний месяц и коммуналку — за три.
Сдала и уехала в деревню к бабушке. Меня взяли в школу учителем пения и рисования. У меня не было ни категории, ни стажа, поэтому платили копейки.
В деревне нас и нашёл Герман. Он стоял напротив меня и совсем не изменился Он стоял напротив меня и совсем не изменился Опять с подарками и желанием воссоединиться (он совсем не изменился). Он даже возил меня к своему другу. Эти несколько дней Герман казался искренне счастливым, и у меня появилась надежда. Робкая такая, безголосая. Но Герман был слабым, поэтому опять предал.
Простила ли я Германа? Наверное, да, если бы мы не прощали, жизнь имела бы мрачный вид. Но и сегодня, когда вспоминаю то время, щиплет глаза. Не могу признаться, что стала прихотью эгоиста. Думаю, он искал свою женщину и не находил. Так мне легче.
«Нужно уезжать в Германию, — сказала бабушка, — пока я ещё жива».
Бабушку с её мамой во время войны депортировали (бабушка говорила: выслали) с Поволжья.
Я не сразу согласилась уезжать — я всё ещё ждала Германа.
Попали мы в небольшой городок.
Это было в первый день после затяжного дождя. Набухшие облака провисали до самых черепичных крыш. Дворики тонули в мокрой зелени. Цветы были везде: на ювелирно стриженых газонах, перед подъездами в горшках и кадках, украшали балконы домов.
Я шла по коротким улицам, останавливаясь возле старательно оформленных витрин.
Мимо проплывали лица. Я просто шла и разглядывала людей. Некоторые мне улыбались, но я чувствовала себя чужой. И они знали, что я чужая им. Было такое ощущение, как- будто вернулась с войны в мирный, но чужой город.
Мы принялись обживаться в этом городке: нашли с мамой работу, пытались с кем-нибудь подружиться, но, люди рядом жили по принципу: чем выше забор, тем крепче дружба.
Соседи приветливо растягивали губы в улыбке, а глаза смотрели недружелюбно.
Дни, события теряли очертание.
Через пару лет мы с бабушкой перебрались в Штутгард, пытаясь прижиться в этом большом, но уютном и красивом городе. Сначала была работа, а потом я её потеряла. Мы не потянули. Я сдалась, но в городок, где у мамы к тому времени появились отношения с кичливым поляком (имею ли я право судить маму?), не вернулась. Мы поселились в немаленьком промышленном городе, который стал нам родным. Бабулечка скоро ушла от нас в другой мир.
За работой я обратилась в русскую общественную организацию, позиционирующую себя с культурно-образовательным центром. «Русская» — одно название, а так чисто еврейская организация. Предложила месяц поработать у них бесплатно, а там пусть решат, какую работу смогут дать. И на работу приняли, и деньги платили с первого месяца, но, то были смешные деньги (120 евро!). Ещё, общаясь на русском языке, я растеряла последние крупицы немецкого. Меня засасывало работой. А работала я у них и водителем, и поваром, и праздники проводила.
Как-то зал для одного из таких мероприятий оформила своими картинами. Узнав, что у меня их полно, Шефиня загорелась устроить мою персональную выставку.
«Знаешь, как здесь это ценится! — не один раз повторила она. — Не хватает у них талантов».
Персональная выставка — громко сказано, но я её называла именно так.