— Ступайте домой, — сказала мне женщина. И я послушно побрела по серым улицам. В городе снова пошёл дождь.
В опустевшем дворе на лавочке сидел мужчина, у его ног лежал старый пес. Редкие прохожие ускоряли шаг или вовсе старались обойти эту парочку. Пёс равнодушно смотрел на них. Хозяин пса не потерял интереса к миру, поэтому смотрел на него с укором и обидой.
Мужчина и собака даже не покосились в мою сторону, как будто это не я прошла, а так — прошелестел пакет, подхваченный порывами ветра.
Дома наливаю кофе, забираюсь в кресло и ныряю в свои воспоминания, но не выдерживаю – не хватает дыхания. В сумочке долго звонит телефон.
За окном садится солнце, и ветер стучит ветками по крыше.
«Ничего, — говорю я в тёмнеющее окно, — время всё унесёт».
Закрываю глаза и вижу лёгкую тропинку, спускающуюся между низкорослыми кустами к реке. Мысленно иду по ней. В сомкнувшие ладони набираю ледяную воду, а затем окунаю в неё лицо. Мне хорошо и спокойно…
Ночь. В домах слева ещё кое-где светятся окна. Справа ... река.
Шурша гравием, подъехала серебристая машина и затихла. Из неё вышел мужчина, подошёл к краю берега.
Где-то внизу мерцает река. Лунная дорожка спускается к воде и расплёскивается по ней вместе с волнами. Над всем этим рассыпано огромное звёздное небо.
Полумрак пространства разрывает одинокий фонарь, застрявший между мирами.
Под лампой мечутся мошки…
Мужчина осторожно, задевая рукой кусты, спускается по еле заметной дорожке.
В ночной тишине настойчиво плещет река.
Художник
— Рисуй, пацан, что-то в тебе есть, — говорил Сёмыч, рассматривая его рисунки.
Сёмыч — местный запойный художник приходил в школу раз в неделю, в четверг. Он вёл уроки изобразительного искусства, рисование, одним словом. Сёмыч был талантливым, но в их городке никто этого не понимал…
В этот большой город Художник приехал начинать новую жизнь. И когда час назад прошёл через раздвижные двери гостиницы, то и в голове не держал засесть здесь в ресторане.
Его новая жизнь начиналась ранней весной. Кап-кап-кап, – хлюпала оттепель, прохожие вздрагивали от пробирающей сырости, а здесь, в этом зале, саксофон завораживающе грустил Мишеля Леграна, мягко ступали официанты, негромко переговаривали посетители. Захотелось остаться, согреться, завтра – рабочий день в чужой бригаде. Не известно ещё, почему от них так неожиданно ушёл художник-оформитель, и ничего хорошего в том, что они берут его, «кота в мешке», без предварительной беседы, поверив рекомендациям его школьного друга.
Художник сидел у окна, поставив локти на стол и соединив ладони под подбородком. Временами он хмурился, и, похоже, старался отогнать от себя какие-то мрачные мысли.
За соседним столиком сидела влюблённая парочка. Волосы у девушки коротко пострижены. «Как у моей жены», — подумал художник. Художнику нравились длинные волосы.
«А мы никогда с женой не смотрели друг на друга такими глазами», — с грустью, а затем и с завистью, думал он.
Они поженились, когда ему было всего восемнадцать. Он – выпускник школы, она, его жена, новая училка музыки. Тоненькая, с мягкими завитушками на затылке.
«Она, как белый цвет, — думал он, рассматривая затылок отвернувшейся к стене жены. Она всегда так делала, когда засыпала. Ему казалось, жена стесняется его. — На ней можно написать любыми красками. Что напишешь, то и будет твоим».
Высокий, стройный. Он от природы был броско красив. И это не единственный её подарок, природа вообще была с ним щедра. Люди, узнав, что он художник, как правило, просили нарисовать их портрет и всегда ждали от него каких-то странностей. Странностей не было. А было умение забавно рассказать байку, часто выдаваемую за историю из жизни. Умел хорошо петь под гитару, читал рэп.
К своим же тридцати сделался высоким, с растрёпанной бородой, нескладным мужчиной по прозвищу Художник.
В их городке пользовалась спросом акварельная роспись стен. Особенно клиенты оставались довольны абстрактной его росписью. Он слыл трендовым, стильным художником. Спросом пользовались и его иллюстрации. Их заказывали, за них платили в богатых домах. Опыт воссоздания чужого приходил, но не синтезировался в своё. Художник пытался в окружающем мире рассмотреть его потаённую душу, увидеть никем не видимое. Не случилось. Картины не рождались. Иногда Художник объяснял это тем, что искусству нужны тишина и сосредоточенность, а его жизнь суетлива и поспешна. Но он знал: причина не в этом.
Белый квадрат холста манил и пугал его одновременно.