— Привезли ребенка, — сказала она, но поскольку никто не ответил, нажала на ручку.
Круглое пятнышко фонарика обшарило комнату, пока не остановилось на заспанном, растерянном лице мамы. Я бросилась к ней, в ее теплые объятия, прижалась к ее груди. Я чувствовала на своих щеках ее слезы, слышала биение ее сердца. Она что-то говорила, но мне было достаточно слышать ее голос, слова были не нужны. Она зажгла свечу, и теперь я смогла осмотреть комнату. Я увидела топчан с набитым сеном матрацем. На одном стуле висела мамина одежда, на другом поблескивал металлический таз. Стола не было, вместо него — табуретка, накрытая скатертью, а на ней — тарелка с нарезанным хлебом и бутылка молока. В комнате было очень холодно. Мама сняла с меня ботинки, платок и уложила с собой в кровать. Сама она лежала в платье. Вскоре я согрелась и уснула, а когда проснулась, увидела монашку, держащую в руках какой-то медный предмет, и почувствовала запах керосина. Она поставила обогреватель у стены, подняла крышку, приставила свечку, вспыхнуло яркое желто-голубое пламя, и скоро в комнате стало теплее. Мама протянула руки к огню, встала, умылась и привела себя в порядок.
— А пана придет? — спросила я, уже освоившись на новом месте.
— Он не может, дитя мое. Выпьем за его здоровье.
Она налила молока в стаканы, разрезала ломти хлеба на более мелкие кусочки. Мы пили и ели, а снизу доносилось грустное пение женщин. Я сидела у мамы на коленях и думала, что так будет всегда, что я больше не вернусь в деревню, хотя мне там было неплохо, но там не было мамы. И папы тоже. Такой была моя последняя встреча с матерью. Утром, с трудом сдерживая слезы, я попрощалась с мамой, она сказала: если будешь молодцом, пана будет очень рад. А сама заплакала. (…)
Стихи Потурецкого
(из сборника «Живу»)
Ночной сторож
Март 1943
Сказочка для дочки
Март 1943
«Звезда»
(отрывки из статей, опубликованных в газете «Звезда», написанных, по всей вероятности, Потурецким)
(…) мы родом отсюда, с польской земли, выросли на польских традициях. Напрасно пытаются те, кто веками господствовал над нами, утверждать, что без них не было бы этих традиций. Мы родились из крестьянских бунтов, из мятежей горцев, заговоров шахтеров и рабочих соляных копей, мы — из крови, труда и мыслей целых поколений, терзаемых, преследуемых, оплевываемых польскими панами, мы — потомки польских якобинцев-костюглковцев, крестьян-воинов ноябрьского восстания, которые создали первые коммунистические общины, мы — повстанцы левого крыла январского восстания. До того, как появился научный социализм, мы своей борьбой закладывали его основы. Мы родом отсюда. Из этой замечательной сокровищницы идей и опыта, в которую внесли свой достойный вклад польские революционеры, мы можем черпать и черпаем новые идеи о нашей социалистической родине, знания и веру (…)
(…) но есть еще много и таких, которые утверждают, что главное — это душевный комфорт, который гарантирован якобы полной свободой, неподчинением никакому коллективу, наличием собственных критериев в оценке всех событий, своей собственной моралью. Такие люди сторонятся партии, под предлогом необходимости сохранения своей собственной самостоятельности. Это либо лицемеры, либо самонадеянные глупцы, не знающие основных законов жизни и истории. Нет иной другой силы, которая могла бы обеспечить каждой личности ее права, кроме коллектива, и сознательное, добровольное подчинение ему всего себя дает единственно возможное ощущение общности с человечеством (…)
(…) возможно, мы говорим о революции чересчур патетически, но это не наша вина, вина истории. Революция является исторической необходимостью не только для насильственного устранения виновных в бедствиях человечества, свидетелями чего мы являемся, но и для радикального изменения нашего мышления о судьбах человека и нации. Если мы этого не добьемся, ни к чему реформы, даже самые смелые, потому что через несколько, самое большее через десяток лет вернутся прежние, старые порядки, ибо мы не сможем мыслить иначе как по-старому и будем снова ценить превыше всего золото и власть, а не творческий труд и интересы общества (…)
Письмо, адресованное мне
Уважаемый товарищ!
Поскольку приближается 30-летие ППР, а тем самым и срок сдачи в печать Вашей работы, хотелось бы знать, в каком она состоянии. Остается очень мало времени, а мы, как Вы знаете, заинтересованы в издании ее к намеченной дате. Думаю, что позже Вы сможете днести необходимые поправки и дополнения, главное — доказать, что в нашей научной деятельности мы выбрали правильное направление.
Говорит Стефаник
(пленка 6, запись..)
— Беседую с Константием Стефаником. Возвращаясь к нашему первому разговору, я хотел бы отметить, что вы рассказали тогда не все, что знаете о Потурецком. Начну с конца, Вы не упомянули даже о том, что жили какое-то время в Гурниках, что сдавали комнату Потурецкому, где он скрывался под чужой фамилией, это очень важная деталь. Вы ничего не сказали о том, что были последним из поляков, кто видел Потурецкого живым, поэтому, извините, вас подозревали в том, что Вы его выдали. Ведь вам даже был вынесен приговор, не думаю, что вы не знали об этом или по крайней мере не узнали после войны. Я не следователь, меня интересуют исторические факты, мне вы можете рассказать всю правду. Жаль, что я не сумел завоевать вашего доверия» Разумеется, вы имеете право запретить мне публиковать что-то, если вам не хочется, чтобы об этом узнали. Я понимаю, у каждого человека могут быть такие дела, о которых он не любит вспоминать, но поймите и меня! Вы являетесь для меня важным источником информации, и мне трудно от этого отказаться, если я хочу по-настоящему разобраться в личности Потурецкого.
— Сожалею, что не оправдал ваших надежд, но в тот раз вы расспрашивали только о тридцать девятом годе, откуда я мог знать, что вас еще что-то интересует. Кроме того, у меня давнишняя в какой-то степени профессиональная неприязнь к дотошно выспрашивающим людям. Извините, если я вас обидел, но наша с вами разница в возрасте дает мне право говорить так. Вы потрясли меня своими материалами, я никак не предполагал, что можно собрать столько интересного о Потурецком, честное слово, в этом я вижу гарантию того, что вы собираетесь добросовестно изучить дело Вацлава и его «Союза». Одним словом, готов признаться, что почти все время я поддерживал с ним контакт, хотя и не очень близкий.
— В качестве кого?
— Прошу вас не перебивать, раз уж я заговорил. Сначала этот его «Союз польской революции» казался мне несерьезной затеей, что-то наподобие нелегального клуба интеллигентов, но потом я понял, что ошибаюсь. Когда они собирали рацию, я прислал им недостающие детали и приехал сам в Гурники, чтобы проверить, как она работает. У вас удивленное лицо, потому что не знали об этом. Я же сказал, что поддерживал связь о Потурецкими, только с ними. Ясно? Я учил Вацлава, как обращаться с передатчиком.