Однако на следующий день в семь двадцать утра, когда я уже заканчиваю редактировать резолютивную часть, в дверь стучатся. Не секретарь — та открывает сразу.
Несмотря на слишком раннее время, почему-то думаю о Исхакове и проверяю блузку — нет ли складок. Патчи сняла — это точно. Волосы аккуратно зачесаны.
— Можно?
Синицын. Стоит на пороге, держит в руке стаканчик кофе с крышкой и салфеткой, как поднос в бюджетной кофейне.
Эмм. Что?
В первую секунду мне кажется, что из-за усталости я забыла, что вызвала в кабинет пристава.
И главное — забыла зачем!
Мне же не нужно.
Недоуменно моргаю, в спешке пытаясь придумать более-менее адекватную причину, когда он сам нарушает молчание:
— Доброе утро, Александра Дмитриевна. Знаю, вы очень заняты.… — На секунду Синицын теряется, но трогательно вздергивает подбородок: — Я не сразу понял, как сильно перегнул с задержкой. Родители мне все объяснили дома. Я хотел сказать, что больше не подведу вас.
Медленно киваю. Юный пристав в роли рыцаря — зрелище странноватое, особенно для такой рани. Но вообще-то мне нравится работать с теми, кто готов учиться.
Не каждый умеет. Не каждый в принципе считает нужным.
— В следующий раз будет лучше, я не сомневаюсь, — подбадриваю.
Синицын ставит стакан на край моего стола.
— Капучино без сахара и с корицей. Вы вроде бы не пьете сладкое. Я навел справки.
На секунду я улыбаюсь:
— Верно, спасибо.
— Из вас получится отличная судья: честная и справедливая. Еще раз спасибо от души. Ну, я пойду. — Он разворачивается и уносится прочь.
Всё — предельно корректно.
Я делаю глоток горячего кофе и искренне улыбаюсь новому дню. На самом деле я люблю свою работу и всегда радуюсь, когда получается кому-то помочь.
* * *
Следующим утром отваживаюсь надеть пурпурную рубашку и сережки.
Наученные понедельником брат с женой не позволяют себе ни единого комментария, и это тоже царапает. Я безумно люблю свою семью, но кажется, что еще полгода столь близкого соседства, и мы переругаемся.
В суде, впрочем, мысли возвращаются в рабочее русло — высохшее и слегка пыльное. Я бодро иду по коридору, когда ощущаю внезапную волну сигаретного дыма и слышу голоса.
Погода прекрасная, поэтому все окна и двери настежь, в том числе в курилку. Точно, ее же перенесли на внутренний балкон второго этажа.
До меня доносится тонкий смех Вероники. Мы редко пересекаемся по работе, и я решаю пройти мимо, не поздоровавшись.
— Вам смешно, а у Яхонтовой-то кавалер появился!
Останавливаюсь как вкопанная.
— Это кто ещё? — интересуется Дождиков.
— Пристав новенький ей кофе носит. Славный такой мальчишка.
— Да брось, она у нас неприступная. Спорю, даже свидания строго по уставу, — отвечает Дождиков слегка насмешливо, и мои щеки начинают гореть.
— Ты просто не слышал, как она говорит: «Пресеките», — это уже Кристина. — Словно воды ледяной за шиворот плеснула. Может, у мальчишки фетиш — строгие мамочки?
— Рано ей еще в его мамочки. Хотя сколько ей, кстати?
— Под сорок, наверное.
— И всё равно, — не унимается Вероника, чуть понизив голос. — Не зря Савенко сказала, что умница Саша хоть бы с приставом замутила, а то совсем одинокая. Жаль её.
— Савенко так сказала? Серьезно?
— Ага, в обед. Я случайно услышала, она мимо шла с Тарасовым.
Взрыв смеха.
Глава 9
Я медленно моргаю, пытаясь осмыслить.
И не могу удержать слёзы.
Что делать, знаю: зайти, поздороваться громко, дать сухой комментарий. Чтобы им всем неудобно стало. Выдержать взгляды. Не сломаться.
Как будущая судья, я должна быть беспристрастной во всех сферах жизни, даже в личной.
Слезы.
Дурацкие слёзы!
Борюсь с придавившей волной эмоций. Губы кривятся, как у маленькой. Уголки тянет вниз.
На новую блузку падает капля. И я понимаю, что не смогу.
Не смогу с собой справиться.
Мои шаги тихие и быстрые. Как мышь пугливая, добегаю до туалета, закрываюсь на замок и нервно мою руки.
Сердце так сильно колотится. Так сильно, Боже.
Я снимаю сережки. Ищу резинку в глубокой сумке и, найдя, стягиваю волосы в строгий тугой пучок.
Смотрю на своё отражение. Дышу ртом прерывисто. Нос щиплет, а глаза снова и снова наполняются слезами.
Почему слова коллег так задели?
Обычные сплетни. Банальщина. Какое мне вообще дело?
Кто они мне? Никто.