- Отведи меня туда, где вы меня достали. – Просипел тихо я.
- Зачем? – Спросил он.
- Отведи. – С силой сжал я его шею.
- Ладно-ладно, придурок. Сейчас отведу.
Он помог мне встать на ноги и, закинув мою руку себе на шею, немного приподнял сторону, на которую больно было наступать. Ушиб скоро пройдет, я знаю это. Сделав несколько прыгающих шагов, попробовал опираться на болевшую ступню в домашних тапочках, чтобы пареньку легче было. Первый раз наступил – от боли в глазах потемнело. Второй раз – губу до крови прикусил. Третий раз – еле сдержался, чтобы не застонать. Пятый, шестой, седьмой, восьмой. На каком-то шаге, боль, как монотонная притупилась, организм привык к ней. Она оставалась, но уже не была такой острой. А может, холод приморозил, как ледокоин? Взглянул на исцарапанную, с засохшей кровью ступню. Она приобрела синюшний оттенок, как и вторая нога и мои руки. Холодно – это не то слово. Для моей кожаной куртки на почти голое тело в домашних тапочках на тонкой подошве, в которых чувствуется каждый выступ и неровность, странно, что я не окоченел еще там, под завалом.
Я где-то читал, что во время экстремальных ситуаций человеческий организм мобилизует скрытые ресурсы и теперь, наверное, он расходуется на полную мощность.
Мы медленно шли вдоль длинной горы красного кирпича (соседнего с моим домом здания). В куче красных обломков и остатках мебели торчали чьи-то руки, ноги и головы, со стеклянными глазами и темно-синими губами. Иногда, конечности просто валялись сами по себе с вырванными кусками тела бывшего владельца. Трупы, через которые мы переступали по пути, были бледно зеленного оттенка. Почему-то больше всего запомнилась чья-то оторванная ладонь, из которой торчали только сухожилия, длиной примерно в несколько метров. Наверное, от самого плеча нервы оторвало. Уже началось мое полуразрушенное здание, (один, крайний подъезд уцелел) из бетонных блоков, которые теперь согнутыми и поломанными плитами, с торчащими арматурными штырями, застилал поверхность двора в этой части, словно бетонная лавина, сошедшая с невидимых гор. Мертвецы и здесь присутствовали в избытке, но их бледная, начинающая местами чернеть кожа не так сильно бросалась в глаза на фоне серого бетона. Пока мы шли, Рас еще немного рассказал о том, что сам знал. Говорил он больше для себя, чем для меня. Видимо это помогало ему как-то сохранять от шока остатки своего подросткового разума. Его успокаивал свой голос, как подтверждение о том, что его хозяин жив, застревая в его ушах. Это помогало смотреть на мертвецов, словно это консервные банки, через которые он переступает легкостью и безразличием. Только теперь таких банок много вокруг валяется. Обгоревшие банки, раздавленные банки, разорванные на части банки, сжатые и пустые банки, черные банки, бледные банки. А он шагал вместе со мной через них и говорил.
- Электричества нет. Уцелевшие машины не работают. Говорят какую-то бомбу, помимо остальных, метнули, и она всю технику из строя вывела. Кто-то видел ядерные грибы. Поговаривают о том, что большая часть города в руинах. Никто не знает, что делать и куда идти…. – Он говорил и говорил, иногда замолкая и посматривая на меня, на мою реакцию. Но я только корчился от тупой, но терпимой боли при каждом шаге.
Крысы с влажными и потемневшими от крови мордочками, время от времени шастали под ногами, но, в основном, кучковались возле трупов, в которые вгрызались своими зубками, отхватывая кусочки бывших людей. Я наклонился и поднял с земли увесистый камень, который запустил в одну такую компанию хвостатых серых тварей, глумящимися над трупами моих бывших соседей. Он описал дугу и, крутясь, врезался в жирную крысу, сидевшую на чьей-то уже обглоданной грудной клетке. Крыса с визгом слетела назад и упала в неглубокую яму. Остальные хвостатые участники пиршества проследили траекторию падения соплеменника и невозмутимо продолжили трапезу.
Мы пришли к небольшому углублению в обломках дома. В серой измельченной бетонной крошке на дне лежала ОНА. Ее тело приобрело зеленовато-бледный оттенок, и было видно только на половину. Ее голову по-прежнему придавливала здоровая плита, та самая, которая не давала ей повернуться и пошевелиться. Спустился к ней по осыпающимся краям ямы, царапая через ткань трусов свою попу и ляжки. Я встал рядом с ней на колени и закрыл глаза, уставившиеся в никуда. Горечь прошлась внутри меня холодным шаром и засела в сердце. Хотелось плакать, но слез не было. Наверное, внутренние резервы организма – это и есть слезы. Организм забрал их у меня, чтобы спастись. Закрыл глаза, мысленно молясь о том, чтобы она попала в рай или еще какое-нибудь место, где ей будет хорошо. Я прощался. Легкое шевеление ее тела, заставило меня вздрогнуть от неожиданности и открыть глаза. Из ее разорванного живота показалась мокрая от крови морда здоровой крысы и тут же исчезла снова. Отвращение пришло на смену мимолетному страху и я, хромая, вылез из ямы.