------------------
***
Эти несколько дней, которые мы шли к переправе, девчонка вела себя достаточно тихо. Не кричала, не ныла, не разговаривала. Ела мало и нехотя. Делала то, о чём я её просил. Наверное, она немая – решил я. Она мотала головой, отвечая на мои немногочисленные вопросы, я-то понимал, что много ей, возможно, не захочется вспоминать и не давил на нее. Так и не определившись с её настоящим именем, я начал называть её самым дорогим для меня в прошлом – Светой. Света, Светочка, Светлана – для меня это звучало, как надежда на завтра.
Может мы, как Содом и Гоморра? Москва и Питер? Погрязли в грехе и педерастии? Или все-таки слишком лестно для мужеложства, верно? Представляю себе: «И сказал Бог: Хватит в попу тыкаться, ибо не для того она создана!» – и на всякий случай убил всех на хрен. Вот, добряк-то. Он, наверное, не мог по-другому? Он как мальчишка над муравейником, не затейливо топнул каблуком и всех в мокрое месиво превратил, не особо разбираясь, кто праведен, а кто грешен.
- ЭТО БУДЕТ ВАМ УРОКОМ! - Интересно каким? И кому? Если никого почти не осталось.
- Хлюп! - И муравьи-люди с кислыми попками прилипли к его подошве, и размазал он их по земле. АМИНЬ!
В голове у меня полный абзац. Не знаю почему, но последнее время постоянно думаю обо всём этом, выискивая хоть крупицу логики в произошедшем и происходящем. И ничего не находит. Голова кипит, разбираясь с миром, со мной, и с этим грёбанным неисчезающим туманом.
Если бы сейчас была хоть какая-нибудь власть, то сразу бы кого-нибудь обвинили во всём и к стенке. Или гомосексуалистов. Или лесбиянок. Или евреев. Или олигархов. Или еврейских олигархов с гомосексуальными наклонностями, проживающих на острове Лесбос. Последние-то точно не отвертелись бы, только нет никого. НИКОГО!
И все люди вот такие. Только и могут, что кого-то обвинять, а не желают признать, что все это и из-за них в том числе.
- Это не мы. Это не из-за нас. Это все вокруг плохие, один я хороший. – Ну и где вы все теперь, невиноватые ни в чём? В ЖОПЕ ВЫ ВСЕ, да и я тоже!
Если бы генералам и КОРОЛЯМ при назначении на должность отрезали яички, то возможно и войны и не было бы вовсе. Тетестерон перестал бы выделяться, и пропало бы всякое желание разрушать. Они бы ели шоколадные конфеты и смотрели бы бразильские сериалы. Хочешь власти? – Тогда ты должен отдать вот эту часть себя. Достойная цена, для тех, кто к ней стремится.
Кастрация, по-моему, идеальное решение по предупреждению агрессии.
Ведь, мошонка – вселенское зло, которое нажимает на красные кнопки пультов управления запуском ракет, курки пистолетов, гашетки пулемётов. Смешной волосатый мешочек - втыкает ножи в чью-то плоть, флаги в чью-то землю. Их обладатели сжигают заживо, кромсают и изощряются в жестокости и пытках, придумывая на ходу сказку про истинного бога, которой прикрывают свои кровавые дела.
- Всё для МИРА на земле! – Кричат они, отрезая очередную голову, снимая всё это на камеру. Так что, видимо, мы заработали и заслужили вот этот новый мир.
Но как мне найти объяснение для этой маленькой немой девочки? Мошонки у неё нет, и быть не может. Она тоже плохая? Но она же ведь ничего не успела сделать в этой жизни, совсем ничего. Ни хорошего, ни плохого. Как мне говорить ей об каких-то идеалах, к которым меня притягивали за уши всю мою прошлую жизнь, если их не осталось? Как и что мне говорить ей о БОГЕ, если единственное, что она помнит и видит в этой жизни – это страдание?
Пока мы шли к переправе в сторону Невы, я каждую ночь, когда она засыпала, думал. Думал о том, как её быстро и безболезненно убить. Убить, чтобы больше не мучалась. Убить, чтобы перестала видеть эти ужасы и есть вместе со мной человечину. Это же легко – РАЗ и всё. Только что-то останавливало меня. Животное внутри меня проигрывало битву человеку, касаемо этого вопроса. Но один раз, я, все-таки решился и встал над ней, когда она спала, примеряясь для одного точного удара, который оборвет её жизнь.
Чумазый, перепачканный в саже и пыли, маленький ангел с ссадинами на личике, лежал, свернувшись калачиком и мерно посапывал, доверившись мне полностью. Прядь её грязных волос прилипла к мокрому от пота лбу и смотрелась теперь, как съехавшая на бок повязка из плотной материи. У неё второй день температура и жар, но каждое утро она встает и идёт со мной и не хныкает. Терпит голод, так как мы экономим на еде. Терпит кровавые мозоли на ногах, которые появляются от долгих и сложных переходов в этой ужасной влажности, так как мы петляем в развалинах, чтобы тяжелей было выйти на нас. Краснощекая от болезни она шатается и держит мой темп передвижения. Там где я делаю один шаг, ей приходится делать два. Там где я могу перешагнуть, ей приходится перелазить. Я стараюсь идти медленней, но все время забываюсь и вхожу в свой темп ходьбы. Наверное, она осознавала всю шаткость своего существования в этом мире и старалась изо всех сил не быть мне обузой. Но она все равно ей была.